Староста поднял голову.
- Стражи действительно спасли Круг. Была тяжелая битва. И вот, когда после боя они попались мне на глаза - стоящие рядом, плечом к плечу, израненные и взъерошенные, внезапно я прозрела, Вилфред. Ведь надвигается конец. Страшный конец, конец всему. И заступают ему путь не мудрые мужи и не могучие воины. Мальчишки. Три неопытных, неискушенных мальчишки, у которых нет ничего, кроме скверны в крови и их священного долга, за исполнение которого они теперь объявлены вне закона. И, хотя я стара, и свой конец жду со дня на день, я не смогла отказать им в помощи. Ведь не для себя же они ее испрашивают, эльф. Стараются они для всех нас. Для всех. Помогая им, мы помогаем себе. Детям, и внукам...
Песня, что лилась над деревней, смолкла. На площади вновь заговорили - на этот раз куда громче и возбужденнее. Толпа сельчан приумолкала только, когда слышался голос Алистера или Лелианы - и вновь разражалась шумом и спорами о чем-то, казалось, очень важном. Прислушавшись, можно было разобрать, что одни маги в чем-то убеждали других, а те, в свою очередь, отстаивали противное мнение. Вилфред кивнул на эльфийку, потеснившую гостей, и с ногами забравшуюся на скамью, и горько хмыкнул.
- Нерия. Дочь. Если она взяла слово - она убедит кого угодно в чем угодно. Вопрос только - о чем же она говорит теперь?
Действительно, вид остроухой девушки был вдохновенным. Тяжелые пряди волос трепало на ветру, речь ее звучала убежденно. Староста вздел глаза к небу.
- Пора брать ситуацию в свои руки, - пояснил он поднявшей брови гостье.
Вилфред встал, и с достоинством направился в сторону молодых гостей. Толпа почтительно расступалась перед ним. Заметив приближение отца, эльфийка Нерия умолкла и спрыгнула с лавки. Вид ее был смущенным и вызывающим одновременно.
- Друзья мои, - не стал ходить вокруг да около староста. Впрочем, и так всем было понятно, о чем собирался говорить старый эльф. - Стражи принесли нам тревожную весть. Проснулся древний дракон, имя которому - Уртемиэль. Дракон, что был проклят самим Создателем! И пока он не будет убит, слуги его не оставят в покое ни нас, ни кого из живущих под солнцем Тедаса! Я говорю верно, Страж?
Алистер, к которому был обращен этот вопрос, дернулся, моргнув.
- Да, это верно. Мы как раз говорили об этом...
- Посему, наш долг, как и всех сущих в мире, помочь защитникам побороть проклятого дракона. Пусть мы отступники, - не дослушав Стража, эльф продолжил говорить, поводя вокруг себя большими раскосыми глазами, - но это по людским суждениям. В глазах Создателя мы все равны! Сами Стражи теперь вне закона, это ли не подтверждает истинность моих слов! А потому помочь им - наш долг, перед ними, нашей землей, и самими нами.
Лелиана и Алистер переглянулись, и в глазах бардессы мелькнуло торжество.
- Страж, - староста Вилфред обернулся к поднявшемуся со скамьи сыну Мэрика. - Не ведаю, удастся ли тебе получить помощи долийцев. Они с большой неохотой встречаются с теми, кто не из их кланов. Но когда придет надобность - маги этой деревни присоединятся к твоей армии.
Слова благодарности Алистера утонули в восторженных и одобрительных выкриках молодых чародеев. Эльф слушал их молча, с понимающей горькой улыбкой на губах, которую не сумел сдержать. Во что выльется его деревне поддержка Стражей, он представлял себе лучше всех прочих своих односельчан.
Глава 20
Глава 20
Протяжное время, душное и тяжелое, не бежало, и не тянулось - оно застыло в неизменном стоячем одуряющем мареве. В этом мареве, словно царстве сна и тени, было лишь единое нечто, не дававшее погрузиться окончательно в пучину наведенного тупого равнодушия, и державшее в сознании - это нечто было раздражающим, выматывающим естество и саму душу детским плачем. Казалось, весь мир состоял из вечной зыбкой пелены и вечного плача, и это было единственным, что всегда составляло суть его существования. Это, да еще боль в сведенных судорогой мышцах рук, на которых копошилось, извивалось и норовило выскользнуть это самое, заходившееся криками нечто, которое он, во избежание уронить, крепко прижимал к себе, покачиваясь всем телом и непрерывно бормоча что-то, смысл чего утратил и забыл целую вечность назад.
- Баю-баюшки баю, плакать прекрати, молю, а то демоны придут - нас с тобою тут найдут...
Реальность кренилась и плыла, и в этом крене даже боль в затекшем, словно окаменелом теле делалась все глуше и тупее. Появившееся ощущение облегчения и полета лишь совсем немного приостановил какой-то глухой стук и еще несколько стуков - потише. Внезапно, реальность дернулась, и еще, несколько проясняясь. Следующее прояснение сделалось ощущаемым из-за еще одного звука - вне всякого сомнения, это был голос. Голос, другой чем... чем незамеченные в полете прекратившиеся копошения и плач.
- Сын! Вставай! Тебе нельзя сейчас спать! Ты слышишь?
Кто-то встряхнул за плечо - раз, другой. Он с трудом поднял тяжелую, как горы, голову - и уперся взглядом в нечто темное и бесформенное. Бесформенное склонилось - и руки его внезапно делаются свободными, а голова - безмерно легкой и пустой. Беспредельное чувство счастливого полета прервалось ударом обо что-то твердое - быть может, даже пол. На некоторое время безмерное исчезло из поля зрения, но потом появилось вновь, и снова резкий рывок не дает соскользнуть в пучину тихого и темного счастья.
- Вставай, я сказал! Хочешь притащить мне демона на хвосте?
Крепкие руки подхватывают его подмышки, вздергивая на ноги. Реальность вновь делается душной и вязкой. Но в ней появилось понимание. Бесформенное - кажется, отец, и это он забрал из рук укачанную сестру. Он успел вернуться вовремя, чтобы не дать уснуть - уснуть с тем, чтобы никогда не проснуться. Не в этом мире. Заснуть, как люди, и не бояться проснуться - это не к нему. Только не с этим проклятием. Он не забыл. Он никогда не забывает. Просто иногда сны и Тень оказываются сильнее.
- Я принес меду и болиголова. Выпьешь отвар, и этой ночью посторожу, а ты поспишь. Точно. Но не теперь. Пойдем, умоешься. До ночи далеко.
Реальность опять уплывает куда-то в сторону, но усилием неизвестно откуда оставшихся сил он, пошатываясь и едва переставляя заплетающиеся ноги, идет, стараясь не выпускать из виду широкую спину бесформенного пятна. Сменяющий душное марево стылый ветер на какое-то время делает голову почти ясной, и даже зрение почти возвращается. Но, кроме того - ничего больше. Тело по-прежнему словно налито свинцом, а натруженные многочасовым укачиванием младенца руки не в силах поднять и кружки с водой.
- Э! Я тоже с удовольствием завалился бы в койку! Не спать, сказал!
Что-то с болью ударяет в лицо. Кажется, ему швырнули длинный шест, что он, конечно, пропустил, из-за чего и получил по лбу. Ватные пальцы с трудом сжимаются на гладком дереве, а веки по-прежнему вовсе отказываются не опускаться, заставляя пропускать новый удар. Как будто бы, уже направленный.
- Защищайся!
Удар. Еще, и еще. Каждое место прикосновения шеста вспыхивает налитой и внезапно очень яркой болью. Но, несмотря на все усилия, руки не справляются даже поднять свой шест, не то, чтобы орудовать им.
- Й...а... н...могу!
Удары прекращаются. Бесформенное уже многоцветное пятно надвигается и превращается в исхудалого издерганного мужчину, чьи перехваченные на затылке темные волосы выбиваются из-под повязки, создавая отчего-то не неряшливый, а беспокойный и крайне утомлённый вид. Красивое сухое лицо, на котором все больше выступает орлиный нос, покрыто грязью, а запавшие черные глаза смотрят с раздражением и болью. Отчего-то кажется, что пройдет день, два, год, и десяток годов, но этот образ останется в памяти навечно, и это так нелепо, что хочется иссушливо и бессмысленно смеяться - ведь, несмотря на все потуги отца, он обречен, и впереди - не год, и не десять, а, быть может, не больше нескольких десятков дней...
