– Да паршиво что-то стало, – отмахиваюсь я. – Может, просто устала? И верно мой Михаил Петрович говорит, отдохнуть летом – это уже насущная необходимость.
А ведь праздник сегодня – наш, Восьмое марта, и вечер в Доме офицеров. Я еще и с девчонками посидеть, поболтать успела – из нашей, еще военной команды «стерв», кто здесь остался (как Ленка, тогда у меня в помощницах ходила, а сейчас замужем за капитаном 1-го ранга Золотаревым, двое детей уже). А после кружилась в вальсе с моим Адмиралом – а рядом Лючия со своим Юрой. Итальянка выглядела как королева бала – в вечернем платье, которое сообразила с собой из Москвы захватить, в отличие от меня. Но обижаться на подругу нечего, тем более что сама виновата, о том не подумав.
И Логачев здесь, со своей Танечкой, счастливые. Через три дня должны в квартиру въехать (в жилотделе мне клятвенно обещали). Жаль немного ту семью с тремя детьми, что уже заселиться успела – но Иван Семенович заслуг имеет больше, и на заводе седьмой год, а те лишь пять месяцев, как из деревни приехали, и им положено не раньше чем через год, при отсутствии замечаний по работе. Так что по справедливости все и по закону!
Письмо по адресу: Москва, Кремль.
Отправлено из Молотовска 8 марта 1953 г.
Товарищ Сталин! Я, Нелин Октябрин Артемович, 1920 года рождения, фронтовик, имеющий награды, был и остаюсь истинным коммунистом. И потому я не могу молчать, когда вижу, как искажается сама коммунистическая идея – и более того, те, кто поставлен следить за ее чистотой, потворствуют этой лжи!
В последние годы я наблюдаю, как идет активная подмена понятий – вместо передового отряда всего человечества на пути к лучшему будущему, мы превращаемся в обычное государство, такую же страну, «как все». А от некоторых я даже слышал слова «Красная империя». При этом никто не понимает, что коммунистическая идея – это не государственная идея!
Коммунизм требует неуклонного движения вперед. С короткими передышками, чтобы подтянуть тылы – но ни в коем случае не остановка, не перемирие на достигнутых рубежах. Все должно быть подчинено этой победе, не считаясь даже с потерями, мы за ценой не постоим. А государство – поскольку за всю историю не было ни одной всемирной империи – это обязательно закрепление на некоторых рубежах и с некоторого момента мирное сосушествование с соседями.
Коммунизм – это безусловное подчинение своих интересов общим. Когда каждый думает прежде всего о социалистическом Отечестве, и лишь в последнюю очередь – о себе. Подобно тому, как в военные годы мы работали по четырнадцать часов, без выходных и отпусков, и сдавали заработанные деньги на постройку танков, самолетов, кораблей, для фронта, для Победы. Все – ради конечной Победы. Но если эта цель недостижима, то начинается разложение. Идея выродится в мертвые лозунги (от увлечения которыми, «не знать ни теории, ни практики») нас предостерегал Ленин. Реальным же смыслом для людей станет собственное обустройство – под вопросы «а отчего в Америке еще нет революции». Что, вкупе с поощрением собственных буржуазных инстинктов, неминуемо приведет к превращению нашего советского государства в буржуазное государство.
Я вижу выход – во всемерном ускорении формирования коммунистической морали. Никакого потакания мещанским инстинктам, даже ценой неизбежных издержек, материальных и моральных – конечная цель оправдает все! Следует прежде всего категорически запретить так называемое «материальное поощрение», упирая на сознательность: «Ты помог делу коммунизма, спасибо тебе!» Можно также расширить список трудовых орденов и медалей. Но не поощрять внутреннего обывателя, а то очень скоро дойдет до того, что «коммунизм канарейками будет побит». Причем заслуженные товарищи должны первыми показывать пример, сами отказываясь от всех излишних благ.
Я понимаю, что эта мера может вызвать самое яростное сопротивление таких, как тов. Сирый, действующих, возможно, из лучших побуждений, но за деревьями не видящих леса. «Опять сорок первый» – но не будет ли даже такое меньшим злом, чем самое лучшее оружие в руках обывателей мещан, а не коммунаров? Как французы строили свою линию Мажино, будучи морально совершенно не готовыми к войне.
Также я предлагаю самой эффективной мерой – обратить внимание на воспитание подрастающего поколения. Общественное воспитание детей с внушением им истинно коммунистических принципов – в первое время на добровольной основе, но также с обязательным изъятием детей у тех, кто уличен во внутреннем мещанстве. Что позволит в целом перейти к коммунизму уже через двадцать-тридцать лет, при неизбежной смене поколений.
Указанные меры могут быть осуществлены лишь при самой жесткой диктатуре, мерами принуждения. Которые ни в коем случае не могут быть ослаблены, как бы ни хотелось «выпустить пар». Будет трудно, но надо перетерпеть эти двадцать-тридцать лет, дальше будет уж легче – когда войдет в жизнь новое поколение, не знающее слова «мое».
Очень жаль, что я этого не увижу. Я не знаю – те, кто устроил надо мной судилище, действовали из потакания собственному мещанству, или как сознательные враги. Пусть это квалифицируют те, кому положено. Но эти современные «клопы» – «за что воевали! Желаем, чтоб теперь мой дом – это полная чаша!» – оправдывают свои поступки тем, что «линия партии дозволяет» и даже «товарищ Сталин ничего против не сказал». Я обращаюсь к вам, товарищ Сталин, как коммунист к коммунисту – дайте этому гнусному явлению верную коммунистическую оценку! Иначе коммунизм будет побит обывательским болотом.
Умираю коммунистом. Не из-за трусости, а потому что не вижу своей жизни вне партии. О.А. Нелин.
(Резолюция на документе: Тов. Пономаренко! Внести предложения, что с такими делать.)
Лючия Смоленцева (Винченцо)
Я считаю себя русской коммунисткой. Но и остаюсь итальянской католичкой. В Москве еженедельно хожу на исповедь к отцу Серджио, послу Святого престола в СССР – я знаю его с весны сорок четвертого года, когда он был легатом церкви на территории красных гарибальдийских бригад и сыграл очень большую роль в том, что я стала женой моего рыцаря, лучшего из всех мужчин. Теперь же отец Серджио милостливо согласился принять обязанности моего духовника. А так как о многих конкретных вещах я говорить не могу, подписку давала (и надеюсь, Господь меня простит, ведь в сокрытом мной нет зла), то беседуем мы обычно на общие темы. Например, обсуждаем сходство между коммунизмом и прочими религиями.
– Если принять, что коммунизм как вера, – говорю я, – во главе всего вера в рай, только земной, который надлежит нам самим построить. Именем этой веры правят ее служители, то есть партия – они, и только они решают, что по вере правильно, а что есть ересь. Которая вовсе не чужая вера, а извращение веры своей. Если и та инквизиция с еретиками боролась – но не с мусульманами, например, это уже не в ее компетенции было. Так и Нелин – это коммунистический еретик! Придумал собственную ересь по отношению к утвержденной коммунистической вере – и показал себя еретиком закоренелым, упорствующим, не желающим раскаяться и признать свою неправоту, когда Аня, представитель инквизиции, высший авторитет в вопросе веры в том месте и в тот момент, прямо указала ему на ошибочность его мнения. Тогда инквизитор должен, с печалью в сердце, квалифицировать степень ереси как безнадежную, изгнать еретика из своей веры и церкви и передавать светским властям для последующего наказания. Что и было сделано.
– Позвольте уж, товарищ Смоленцева, адвокатом дьявола побыть, – усмехнулся Пономаренко. – «Капитал» – это, значит, как Святое Писание, ну а кто отступит, того на костер? Что девять лет назад в Ватикане Муссолини сожгли, это ладно – но тогда выходит, «не сметь свое суждение иметь»? А это линии партии никак не соответствует!
– Неправильно! – говорю я. – Во-первых, бездумное поклонение книге, а не слову служителя, – это не католический Святой престол, а протестанты: у них заведено, что правда не в проповеди священника, а в том, что было написано в Библии две тысячи лет назад – в других совсем условиях, вне контекста, зато прочесть может каждый сам, без посредника-церкви. А католическая церковь оказалась более гибкой, поскольку служители все же под время и место подстраивались, в этом ее преимущество. Во-вторых, наказанию подлежит не слово, а дело. То есть спорить не возбраняется, ведь даже в самое средневековье святая инквизиция диспуты как таковые не запрещала. Но делом вредить нельзя – чем Нелин и занимался!
