— А как с Корниловым заигрывал, он, значит, сфоткать забыл, — всплеснула руками я, продолжая медленную экзекуцию.

— А я говорила, что он гей!

— Блин, Рокоссовская, тебя послушай — так у нас половина универа геи.

Да, Денис определенно красивый. Светлые волосы в творческом беспорядке, белая рубашка обтягивает крепкую грудь, а закатанные до локтя рукава выказывают выпуклые вены на руках. Наматывая прядь курчавых чернющих волос на палец, я подумала, что и задница у него неплохая, а брюки ее выгодно облегают. Стоп, что?! Неужели несколько пошлых фраз на немецком — язык Сатаны, я всегда это знала — достаточно для того, чтобы я начала смотреть на Дениса взглядом типичной мечтательной девочки-первокурсницы? Ну уж нет. Не из того теста слеплена, но пока результат не достигнут, я, пожалуй, продолжу раздевать преподавателя взглядом.

— Лаврентьева, гляди в другую сторону, — раздраженно бросил парень между делом. — Иначе к ректору отведу.

— И что скажете? — усмехнулась я. — Игорь Николаевич, она на меня смотрела?

— Du spielst mit dem Feuer /с огнем играешь/, — потирая устало переносицу, произнес на выдохе Олегыч. — Останешься после занятия и обсудим это. А заодно и твое поведение.

— Bestrafen Sie mich? / накажете меня?/— протянула я, а ответом мне был откровенно хищный взгляд. Нет, ты, конечно, Альфач, но Лиза так просто не сдается! Ну, наш девиз непобедим…

Мои мысли перебил громогласный звонок, заставивший вздрогнуть.

— Ну, милая, на обществе жду твой рассказик в подробностях, — лукаво улыбнувшись, коснулась моего плеча Леля. Вот сучка.

Я неспешно собирала вещи, наблюдая, как люди один за одним покидают аудиторию, и думала, что делать. Повесила на локоть сумку и, виляя бедрами, может, чуть больше обычного, направилась в сторону Олегыча. Помещение полностью опустело; теперь я осталась один на один с этим извергом.

— Знаете, Денис Олегович, у меня история сейчас и Людка… э, то есть Людмила Геннадиевна, меня с потрохами съест, а я и так прошлую пару проеба… пропустила, — пятилась я медленно в сторону выхода. Почему-то искать стычек с Альфачом, пока мы одни, не хотелось. И я уже в двух шагах от двери была, когда Денис резко прижал меня к ближней стене. Его пальцы едва-едва коснулись моей щеки. Глаза в глаза. В его — безумие, в моих — недоумение.

— Долго ты еще собиралась меня дразнить? — сказать, что я прихуела — ничего не сказать. — Эти чертовы два года я хотел это сделать…

— Денис Олегович, вы пили с утра?

Я хотела и дальше сыпать ебнутыми фразами, постепенно продвигаясь к выходу, но его мягкие сухие губы накрыли мои в требовательном поцелуе. И я сперва что-то там мычала, слабо отбивалась, но потом, как в фильмах, сдалась. Даже ответила, и тогда сумка с оглушительным грохотом упала на пол. Плевать. Вот настолько побоку. В голове пустая пустота, словно вакуум образовался.

— Денис… нас заметят… дверь. Это нельзя… аморально, — пыталась что-то шептать я, но мозг отказывался складывать отдельные слова в хотя бы словосочетания. Какой там, все в Тартарары улетело после поцелуя. Такого поцелуя. Не думала, что когда-нибудь у меня от подобного будет сносить напрочь крышу.

— Ты ведь тоже этого хочешь, — тихое в шею. Мать твою, ты даже не представляешь, насколько хочу, но принципы, сука, ебучие принципы, не позволяют это признать. Губы на шее, прочерчивая влажные дорожки, его пальцы на моем запястье. Гладят, давят, что перед глазами темнеет и урчать хочется от удовольствия.

— Хочу, — тихо. Едва слышно, но сигналом, а у меня в ушах стоит треск — идеалы растоптаны. И вот все баррикады, которые я выстраивала эти два года, все шутки и приколы, за которыми пряталась, все обвалилось к херам. Но когда Денис расстегивает мою рубашку, я думаю, что если этот еблан мне пуговицы оторвет, я распсихуюсь и свалю нахер. Но обошлось. Ее — на пол комком, а парень покрывает поцелуями мою грудь, еще сокрытую бюстгальтером. И я уже не в силах сдерживать стоны, препод торопливо закрывает замок на двери. Лишние зрители не нужны.

Чувствую себя абсолютно конченным человеком, той пиздоглазой Юленькой с сиськами наружу — буквально теперь в моем случае — и одновременно с этим неописуемо восхитительно. Сознание покидает окончательно, ничего разумного сделать не могу, когда Денис отодвигает ткань моих трусиков в сторону и касается, касается. Стону, сжимаю его плечи, настолько хорошо уже, что зубы сводит.

— Мокрая, — одобрительно-хищно шепчет, а я думаю, что наш Альфач таким быть не может. Лиза так легко не сдается? Я не Лиза тогда. Хоть дерьмом назови, только доведи тело дело до конца. Его пальцы порхают по моей плоти, не проникая, доводя до исступления и кажется, что я скоро голос в хрип сорву. Денис глушит меня поцелуем и я, на миг отрезвленная, свою ладонь на пах ему кладу. Олегыч рычит и, подхватив меня под бедра, быстро переносит на захламленный бумагами стол. Что-то летит на пол, а что-то накладывается друг на друга, чтобы не сидеть на документах. Звенит пряжка ремня.

***

— И все-таки, как все прошло?

— Нормально, Лель, — стараясь улыбаться не слишком широко, сухо ответила я, лениво колупая вилкой салат подруги, которым она со мной великодушно поделилась. — Мы разобрали сочинение и все.

— Ну да, конечно. У тебя на лбу неоновыми буквами написано «Как ходить?». И сколько раз вы разобрали сочинение? — щурится, лиса-плутовка, а я не знаю, что сказать. — У него большой?

— Оля! — воскликнула я возмущенно.

— Размером с меня? Нехуево. Резко начала понимать Хуюлю. Ну, а если серьезно, у вас теперь любовь до гроба?

— Он обещал завтра устроить диктант, так что да, до гроба.

— А ты продолжай с ним по-немецки шпрехать, и, глядишь, на пятерку наговоришь. О чем вы, кстати, там балакали, немцы?

— О том самом, — вздохнула я. Колени действительно до сих пор дрожали.