– И как только европейцы не видят, что перед ними отпетые, не скрывающие этого фашисты, – сокрушался он. – Они устраивают нацистские шествия, а Лоран Фабиус заявляет, что «Свобода» чуть правее европейских правых. А я вспоминаю, как выступал однажды на Михайловский площади, в центре Киева, еще до всех событий, а молодые отморозки-«свободовцы» окружили нас и кричали: «Москаляку на гиляку!» Я как сейчас вижу их лица. Эти никого не пожалеют. А как они лупили это несчастного Пантелеймонова с телевидения! Он, кстати, тоже хорош. После избиения заявил, что претензий ни к кому не имеет, потому что все конфликты играют на руку врагам Украины. А враги понятно кто – Россия и русские.

Отец вел себя не так, как я привык. Он наставлял. Даже поучал. Повторялся, словно стремился что-то вдолбить в меня. Говорил о том, что я везунчик, ведь руководство канала выбрало меня для командировки на Украину, а там сейчас решается очень много и я буду этому свидетелем. В конце концов я не выдержал:

– Папа! Ты же всегда презирал Кабанова. Обзывал перевертышем и проституткой. А в Киев меня посылает именно он. Тебе это уже все равно?

– Посылает он. А едешь ты. Это важнее. – Он раздраженно поднялся и недовольно повел плечами. – Мы до твоего отъезда не увидимся. Я сегодня днем улетаю в Крым. Я уверен, ты сделаешь все как надо и ни на кого не станешь оглядываться.

– У тебя там есть какие-то свои люди, на всякий случай?

– Сейчас такое время, когда свои становятся чужими в одну секунду. Сам понимаешь, в Киеве я теперь персона нонграта. Если случится форс-мажор, звони Олегу Цареву. Вот его телефон. Запиши. – Он взял мобильник, нажал несколько кнопок и протянул его мне. Я переписал. – Это надежный человек и мой друг.

Отец вышел в коридор. Я видел из кухни, как он подошел к зеркалу и поправил галстук. Он всегда перед уходом так делал. Состояние галстука не имело к его действиям никакого отношения. В детстве мне виделось в этом ритуале нечто мистическое.

Мама к завтраку не вышла. Неважно себя чувствовала. Отец уезжает сегодня. Я – завтра. Мы оставляем ее на попечение бабушки. Правильно ли это?

Вести «Новости» – это не так уж страшно. Я волновался сильнее, чем предполагал, но в итоге справился, как сказал не щедрый на похвалы Черепанов, на «отлично». Вся бригада приняла меня как родного. Раньше я с ними не сталкивался близко, и со стороны они выглядели очень уж деловыми. Но при более близком знакомстве мои коллеги проявили себя как вполне нормальные люди. Особенно понравился мне оператор Славик Раппопорт. Хотя поначалу он испугал меня. Пока я вел свой первый эфир, он без конца поднимал лицо от камеры и кривился. Я, разумеется, решил, что он таким образом выражает презрение ко мне, новичку. После съемок он подскочил ко мне и не без радости объявил, что в Киев нам предстоит завтра отправиться вдвоем. Потом подмигнул и отчеканил:

– Хочется верить, что вместе с Януковичем оттуда не убежала горилка. Любишь горилку?

– Я особо не пью. Да и, возможно, нам не до питья будет. – Перед глазами у меня все еще стояло его искривленное лицо.

– Скучный вы народ, редакторы. Ладно, перевоспитаем. Станешь королем новостей.

– Уж перевоспитайте. И не обязательно было так кривиться. Я ужасно выглядел?

– В смысле.

– Ты всем своим видом изображал, как тебе отвратительно мое неумение вести передачу…

Славик непонимающе уставился на меня, потом захохотал.

– Так это у меня ботинки новые. Жмут, заразы. Прям сил нет. А ты придумал, что я по твоему поводу? Ха-ха! Ну ты даешь. Это надо будет отметить завтра по дороге. Такой прикол!

– Нет уж… – Я успокоился. Значит, ничего такого позорного я не изобразил.

Я действительно очень редко и неохотно употреблял спиртное. В детские годы я ходил в футбольную секцию да и сейчас стараюсь поддерживать хорошую форму. Я был пьяным, наверное, всего пару раз в жизни и не могу без отвращения вспоминать об этом. Лариса, кстати, любит выпить вина и обижается, что я никогда не составляю ей компанию. Единственное, что я могу себе позволить, – рюмка-другая коньяка с кофе. Это, как говорит отец, поднимает тонус. Но коньяк не должен быть таким противным, как нам с Васькиным подали вчера в буфете.

Того адреналина, что попал мне в кровь во время эфира, хватило до конца рабочего дня. Я не ходил, а летал. Часов в пять мне позвонил Кабанов. По его словам, он даже не ожидал, что у меня получится все так складно.

– Ты как будто всю жизнь эфиры вел. Рад, что я в тебе не ошибся.

Не скрою, я растаял от такой оценки. Глупо это, конечно. Но факт.

Около шести меня нашла по телефону мама. Сказала, что отец сообщил ей о моей предстоящей командировке и она от этого в ужасе. Она плакала, уговаривала меня никуда не ехать, бормотала, что не переживет, если со мной что-то случится. Я ее утешал как мог. Но едва ли это возымело хоть какое-то действие. В конце разговора она ни с того ни сего жалобно попросила:

– Купи там, пожалуйста, киевский торт и кусочек сала.

Когда женщины понимают, что ничего нельзя изменить, у них проявляется командирская четкость формулировок.

До презентации книги Примусова оставалось чуть меньше часа. Все дела на канале на сегодня были закончены. Я прикинул, что вполне могу дойти до «Президент-отеля» пешком. Благо погода стояла на редкость тихая, запах весны перебивал все другие запахи города. Вчера я выходил из нашего громоздкого и жутковато казенного здания со всем с другим настроением. И чего я так переживал? Наверное, права Лариса. Надо идти вверх. Ведь если всю жизнь отсиживаться, тебя обгонит всякий…

Сегодня я не повернул на Остоженку, а, миновав два светофора, вошел на Крымский мост. Внизу чернела освобожденная от зимнего морока вода. Москва всеми своими крышами ловила внезапную весну, не совсем ей еще доверяя, но надеясь, что она не обманет. С моста я спустился по лестнице и пошел по набережной, недавно проросшей новыми фонтанами и аллеями. Много лет уже пришвартованный тут теплоход «Валерий Брюсов» напоминал безразличного сторожа всей этой дизайнейрской красоты. По правую руку вытянулся сад «Музеон», полный старых, никому уже не нужных скульптур. Мы часто прогуливались тут с Ларой. Я любил целовать ее в этих аллеях. Она брала меня за руку и, прижимая ее к сердцу, спрашивала: «Слышишь, как бьется?» Вариаций у этой сцены не существовало. Мы будто условились всегда исполнять ее одинаково…

После парка я взял направо. Один из Голутвинских переулков поднимал меня в Замоскворечье. Чуть правее высился «Президент-отель», массивное здание угрюмо-красного цвета и умеренного шика, совсем не органичное для замоскворецких ландшафтов.

Лариса ждала у входа. Завидев меня, она спрятала мобильник в сумочку. Вероятно, собралась звонить мне и выяснять, далеко ли я. Она сделала себе какую-то особенную прическу…

Моя девушка звонко чмокнула меня в щеку и сразу принялась расспрашивать, как прошел мой первый эфирный день. Я старался изобразить безразличие, но все же не выдержал и похвалился тем, как хорошо со всем справился. Она удовлетворенно кивала с видом женщины, чьи ожидания и предсказания сбылись на сто процентов.

Презентация проходила на втором этаже, в большом конференц-зале. В фойе накрыли столы, около которых толпился народ. Кое у кого из гостей в руках уже поблескивали бокалы с шампанским, мужчины посолиднее опрокидывали по рюмочке «беленькой», дамы пока что демонстрировали свои туалеты, оценивая окружающих и то, как оценивают их. Мы с Ларисой пристроились около одного из столов, моя подруга потянулась к шампанскому, но передумала:

– А можно мне водки? Почему-то хочется…

– Ради бога.

Я никогда ничего не запрещал ей. Она спрашивала лишь для проформы.

Она взяла приземистую стопку, выпила и смешно поморщилась. Сразу же потянулась к стакану с вишневым соком, таким темным и насыщенным, что при его виде во рту сразу же возникал вкус вишни.