Каким образом эта Летучая Мышь, эта мерзкая тварь могла разгадать столь глубокий закон природы? Как отыскала она средство использовать его для удовлетворения своих кровожадных инстинктов? Вот чего я не мог понять, вот что превосходило мое воображение: но, не раздумывая более об этой тайне, я решил тотчас же обратить роковой закон против нее и завлечь старуху в ее же западню. Столько невинных жертв призывало к мщению!
И вот, я отправился в дорогу. Я обегал всех тряпичников Нюренберга и вечером явился в гостиницу трёх повешенных с огромным узлом под мышкой.
Никель Шмидт уже довольно давно знал меня. Я написал портрет его жены, толстой и весьма аппетитной кумушки.
- Э! мастер Христиан, - воскликнул он, тряся меня за руку, - что за счастливая случайность вас приводит? что доставляет мне удовольствие видеть вас?
- Дорогой господин Шмидт, я испытываю безумное желание провести ночь в этой комнате.
Мы стояли на пороге гостиницы, и я показал на зеленую комнату. Почтенный человек с недоверием посмотрел на меня.
- О! не бойтесь ничего, - сказал я ему, - я не хочу вешаться.
- В добрый час! в добрый час! а то меня бы это поистине огорчило... художник с таким талантом, как вы... А когда вам нужна эта комната, мастер Христиан?
- Сегодня вечером.
- Это невозможно, она занята.
- Можете взять ее сейчас же, - проговорил голос позади нас, - я не стою за нее!
Мы обернулись, полные удивления. Это был крестьянин из Нассау, в своей большой треуголке на затылке и с узлом на конце дорожной палки. Он только что узнал о приключении с тремя повешенными и дрожал от злости.
- Уж и комнаты у вас! - кричал он заикаясь. - Да... да это все равно, что убивать, что помещать туда людей!. это убийство! вас за это следует на галеры!
- Ну, ну! успокойтесь, - сказал хозяин гостиницы, - ведь это не помешало вам прекрасно выспаться.
- К счастью, я прочитал молитву на сон грядущий, - воскликнул тот, - а то где бы я был теперь? где бы я был? - И он удалился, воздевая руки к небу.
- Ну, - сказал изумленный мастер Шмидт, - комната свободна, но не сыграйте со мной дурной шутки!
- Она была бы еще хуже для меня, дорогой господин Шмидт.
Я передал свой узел служанке, а сам на время расположился с посетителями.
Давно уж я не чувствовал себя более покойным, более счастливым тем, что живу. После стольких забот я достиг цели; горизонт, казалось, разъяснился; кроме того , я чувствовал, что какая-то неведомая могучая сила поддерживала меня. Я закурил свою трубку и, облокотившись на стол против доброй кружки, я прислушивался к хору Фрейшютца, исполняемому труппой шварцвальдских цыган. Труба, охотничий рог, гобой погружали меня поочередно в неясную дрему, и порой, когда я пробуждался, чтобы посмотреть, который был час, я серьёзно спрашивал, не сон ли все, что со мной происходит. Но когда вахтман пришел просить нас разойтись, иные, более важные мысли всплыли в моей душе, и я задумчиво следовал за маленькой Шарлоттой, шедшей впереди меня со свечой в руке.
III
Мы поднялись по винтовой лестнице до третьего этажа. Она передала мне свечу, указав на дверь.
- Это тут, - сказала она, торопясь уйти вниз. Я открыл дверь. Зеленая комната была такой же комнатой гостиницы, как и все другие: с очень низким потолком и с очень высокой кроватью.
Одним взглядом я осмотрел середину комнаты, потом проскользнул к окну.
У Летучей Мыши еще ничего не было видно; только в конце длинной темной комнаты мерцал свет, вероятно - ночник.
"Отлично, - сказал я себе, опуская занавеску, - у меня достаточно времени."
Я развязал свой узел, надел женский чепец с длинной бахромой и, вооружившись углем, расположился перед зеркалом, чтобы начертить себе морщины. Эта работа заняла у меня добрый час. Но после того как я оделся в платье и в большую шаль, я испугался сам себя. Летучая Мышь была тут и смотрела на меня из зеркала.
В эту минуту вахтман прокричал одиннадцать часов. Я живо поднял кверху манекен, который принес; я нарядил его в такой же костюм, как у мегеры, и приоткрыл занавеску.
Понятно, что после всего, что я знал о старухе, о ее адской хитрости, ее осторожности, ничто не должно бы меня изумлять, и тем не менее я испугался.
Свет, видимый мной в глубине комнаты, тот неподвижный свет отбрасывал теперь свои желтоватые лучи на манекен крестьянина из Нассау, который, сидя на краю кровати, опустив голову на грудь, нахлобучив огромную треуголку на лицо, свесив руки, казался погруженным в отчаяние.
Тень, распределенная с дьявольским искусством, давала рассмотреть лишь общий вид фигуры; красный жилет и шесть круглых пуговиц одни лишь выделялись из мрака... но молчание ночи, полная неподвижность человека, его мрачный согбенный вид должны были захватить воображение зрителя с неслыханной властью. Да и у меня самого , хотя и предупреждённого , мороз пробежал по коже! Каково же было бы бедному крестьянину, захваченному врасплох? Он был бы ошеломлён... он потерял бы свободную волю... а дух подражания довершил бы остальное.
Едва я коснулся занавески, как увидел, что Летучая Мышь подстерегает за своими стеклами.
Она не могла видеть меня. Я тихонько полуоткрыл окно... противоположное окно полуоткрылось; затем манекен, как казалось, медленно приподнялся и стал приближаться ко мне; я тоже приблизился и, схватив свечу одной рукой, другой быстро открыл окно.
Старуха и я очутились одна против другого: ибо, пораженная до оцепенения, она выронила свой манекен.
Наши взгляды встретились с равным ужасом. Она протянула палец, я протянул палец; ее губы вздрогнули, мои - тоже; она испустила глубокий вздох и облокотилась, я облокотился тоже. Я не могу рассказать, насколько ужасна была эта сцена. Это было близко к бреду, к умопомешательству, к безумию! Тут была борьба меж двумя волями, меж двумя интеллектами, меж двумя душами, из которых одна хотела уничтожить другую, и в этой борьбе преимущество было на моей стороне. Жертвы боролись вместе со мной.
После нескольких секунд подражания всем движениям Летучей Мыши я вынул у себя из-под юбки веревку, которую я привязал к перекладине.
Старуха смотрела на меня, разинув рот. Я обернул веревку вокруг своей шеи. Дикие зрачки старухи загорелись, лицо ее исказилось.
- Нет! нет! - произнесла она свистящим голосом. - Нет!
Я продолжал свое дело с бесстрастностью палача. Тогда бешенство овладело Летучей Мышью.
- Старая дура! - прорычала она, выпрямившись, сжав руки на подоконнике, - старая дура!
Я не дал ей времени продолжать.
Я вдруг задул свою лампу и, нагнувшись, как человек, который хочет взять сильный разбег, схватил манекен, обвил ему шею веревкой и бросил его в пустоту.
Ужасный крик прорезал улицу. После этого крика вновь наступило молчание.
Пот градом катился с моего лба... я долго прислушивался... Через четверть часа я услышал далеко... далеко... голос вахтмана, который выкрикивал: "Жители Нюренберга... полночь... полночь пробила..."
- Правосудие свершилось, - прошептал я, - три жертвы отомщены...
- Господи, прости меня.
Это произошло минут спустя пять после последнего крика вахтмана; я увидел, что мегера, привлечённая своим же изображением, бросилась из окна с веревкой на шее и повисла на своей перекладине. Я видел, как предсмертный трепет колыхал ее бедра, и как спокойная молчаливая луна, выглянув из-за гребня крыши, почила своим холодным и бледным лучом на ее растрепанной голове.
Каким я видел бедного юношу... такою же я увидел Летучую Мышь.
На следующий день весь Нюренберг узнал, что Летучая Мышь повесилась. Это было последним событием подобного рода на улице Миннезингеров.
Воровка детей
I.
В 1817 году ежедневно можно было видеть блуждавшую по улицам Гессен-Дармштадтского квартала, в Майнце, высокую тощую женщину, со впалыми щеками, с диким взглядом: истинное подобие безумия. - Эта несчастная, по имени Христина Эвиг, бывшая матрасница, проживавшая в переулке Малого Затвора, за собором, лишилась рассудка вследствие ужасного события.
