Дима успел послать к полковникам своего попку-курьера. Как только Султан отзвонил, что девочку отпустили, так сразу и послал.

— Можно было их кинуть? Кабы даже и не мама под прицелом, все равно бы не кинул. Этих даже не «черных»… Этих грязных полковников. Не стал бы их кидать. И даже, будь у него стопроцентная уверенность, что не пересекутся потом их дорожки никогда — не кинул бы. Отдал бы им деньги. Просто такой веры был он Дима. Веры и правил, что договоры необходимо выполнять, что слово данное — надо держать, что по счетам необходимо платить.

А деньги? А деньги потом разве в радость будут?

Но ему теперь, вообще вряд ли что в радость будет. Дело это — последнее опустило его еще ниже. Еще на несколько этажей ниже и ближе к канцелярии хозяина адской сковороды. Той сковороды, которой ему теперь не миновать. И где наверняка он теперь встретится с черными полканами. Кровь теперь на них. Впервые. Впервые на нем кровь. Хоть и сам не убивал. Скольких же там постреляли на дороге? Двадцать? Тридцать?

Но Юлька. Но Юлька вернулась домой. А за это разве не скостят ему — Димке Заманскому перед тем как ложиться на сковороду?

Он позвонил.

Маринке.

— Это я. Юлька дома?

Может и скостят чуточку.

Юлька то дома!

А Султан?

А вот Султан на сковороду то и не попадет! Потому как если выбирать из всех трех сторон, замешанных в этом деле, Султан как раз, самым честным оказывается. Изо всех трех сторон.

Черные полканы — с ними все ясно! За деньги все готовы продать.

Он — Димка… Запутался. Хотя, нет. Он никогда не запутывается. У него всегда трезвая и ясная голова. Он на все сознательно пошел. Ради Маринки. И даже девочка Юлька — и та только как определенное обстоятельство. Если бы упростить схему, исключить из нее Юльку, военных, чехов, снаряды с патронами… А упростив, спросить его — Димку, — отдашь два десятка русских парней за Маринку? Так и отдал бы! Потому как голова то и без участия сознания уже заранее все просчитала и высчитала. И все то так и получилось. И не само собой. Потому как само собой ничто никогда в жизни не бывает. На все есть скрытая мотивация тайного вызова.

На всякий «его величество случай» — идет тайный неконтролируемый сознанием вызов из глубины души. Вот и у него с Маринкой так.

Но теперь, пора. Пора подумать и о себе.

Загранпаспорт, деньги, номера счетов на Кипре.

Теперь в Москву.

А там дорога одна — за границу. На дно, и лежать — отлеживаться.

— Открывайте, Заманский, ФСБ… Лицом к стене. Оружие? Наркотики?

Ну, вот и приехали! Откладывается наша загранпоездка. Откладывается.

Но все же скостят ему перед сковородкой. Юлька то у Маринки. А Маринка, дай ей Бог ума и здравого смысла, может и дождется его.

11.

Маленький английский городок Кроули. Такой маленький, что порою его и не замечаешь, а есть ли он вообще, или это просто местечко такое — холмы с вечнозеленой травкой, словно игрушечные в своей ухоженности футбольные поля, асфальтированные дорожки, чистоте которых может позавидовать паркет иных квартир… И редко разбросанные то тут, то там домики коренных кроульчан. Такие уютно-красивые, увитые плющом и диким виноградом, с непременными розами у входа, словно это не жилища людей, а дома сказочных героев милого мультика про гномов и зайчиков.

Кроули ровно на пол-пути от Лондона до Канала… До Па де Кале, отделяющего Остров от Материка. Час на электричке с вокзала Виктория. Или столько же на машине. Хотя, на машине из-за вечных пробок перед въездом в Большой Лондон случается и дольше.

Марина снимает здесь пол-дома. На Парк-Элли драйв. Три комнатки на втором этаже у миссис Сэмюэль. Двести пятьдесят фунтов в месяц. В Лондоне такая же квартирка стоила бы втрое дороже. Но здесь даже и лучше. Простор, воля…

Словно в маленьком их Новочеркесске. Если его хорошенько отмыть. С мылом и мочалкой. И мыть года два не переставая.

Три комнаты им бывают нужны только раз в неделю, да и то не всегда. Юля учится в интернате Святой Маргарэт, и ее отпускают только на субботу и воскресенье. А Сережка каждое утро ездит в Лондон, где пытается учиться в Принц Альберт Текнолоджик хай скул.

Миссис Самюэль относится к ним как к каким то сильно пострадавшим беженцам. Ее муж умер два года назад от рака легких. А единственный взрослый сын уже пять лет как работает в Канаде. Миссис Самюэль все показывает его фотографии, вот он в футбольной форме, вот он в школьном блэйзере и полосатом скул-тай.

— Хороший мальчик! Никак не хочет жениться. Не хочет порадовать меня внуком. Джон так и умер не дождавшись… Вот приедет в сентябре, вы с ним познакомитесь, и он вас непременно очарует. В школе, все девчонки были влюблены в Генри. Может он на вас женится, а?

И миссис Самюэль хохочет, довольная своей шуткой. А может, и не шуткой.

— Я вот все гляжу на вашу девочку, на Аню, и мечтаю… Будто это моя внучка…

И здесь миссис Самюэль уже не хохочет, а вытирает платочком слезку, скатывающуюся из лучащихся морщинками глаз.

Аня… Она родилась здесь в Англии. На седьмой месяц по их отъезду из России.

Перебраться на Остров помогли Димкины греки. Вернее — киприоты. Все эти визы, паспорта и формальности — только для людей без денег и связей. Волшебное слово «Дима Заманский» открывало в Греции любые двери. И вот, они уже греческие подданные. Гречанка Марина Кравченко. Грек Сережа и такая же гречанка Юля. А в их греческих паспортах — бессрочные британские визы…

И Анечка… Теперь и Анечка не то гречанка, не то англичанка…

Энн Кравченкоу… Так ее их детский доктор мистер Сашди называет. Индус, между прочим.

А в Англии — вообще много врачей негров и индусов. Маринка когда рожала — в Лондоне, в клинике Святой Барбары, роды у нее принимал самый натуральный негр. И когда, общаясь с другими роженицами, Маринка выразила свое провинциально — русское изумление, индифферентные британки многозначительно поглядывая на потолок, где верно должно было быть их небо, цедили сквозь зубы, — что бы мы без них только делали?

Анечке скоро уже годик. Она еще не ходит сама, но Маринка любит водить дочуру по комнатам, держа ее за кончики крохотных пальчиков. Ди-ди-ди, — говорит Анечка, и пускает пузыри. А потом говорит, — Пф-фффф! И снова — Ди-ди-ди… И ходит, и старается… И пыхтит. А отпустишь пальчики, и хлоп! Сразу на попу…

Маринка не хочет покупать всех этих повсюду рекламируемых самодвигающихся вольер. Пусть так учится! Девочка здоровенькая родилась. Шесть фунтов две унции. Доношенная. И родилась легко. Правильно родилась.

— Вы ее учите русскому? — изумлялась миссис Самюэль, — учите ее сразу английскому! Неужели вы собираетесь возвращаться в этот кошмар?

Миссис Самюэль смотрит телевизор, а там когда показывают Россию, показывают все один и тот же сюжет: старухи заскорузлыми руками стирают старые кальсоны в холодной речке, по которой плывет лед. А из труб комбината валит ядовитый фиолетово-зеленый дым. Потом показывают еще каких то расхристанных солдат, что в Москве просят у иностранцев сигареты и деньги. Потом Чечню… Один раз показали их Новочеркесск. Маринка аж подпрыгнула в кресле, — миссис Самюэль, миссис Самюэль, лук, итс май хоумлэнд! Показывали интервью с генералом Батовым. Он стоял на их главной площади, там где их универмаг… Их универмаг.

При тех расходах, что Марина теперь делает здесь, тех денег что она выручила от продажи их универмага должно хватить еще года на четыре. Главное, чтобы Сережка выучился и Юлька адаптировалась. А там и она — Маринка работать пойдет. Теперь все не кажется таким страшным.

— И учите ее сразу английскому! Зачем вам этот русский? Слышишь меня, гуд голли мисс Энни!

А и то, может правда? Но что то сидящее глубоко внутри, заставляло ее разговаривать с Анечкой только по-русски.

Наверное, в память о так и не увидавшей внучку маме. И о папе. И об отце Борисе. И о Мишке. Непутевом Аничкином отце.