….Маринка осторожно высвободила руку из под тяжелой ладони своего мужа. Заворочилась в своем кресле Юлька. Пихнула ногами брата. Тот непонимающе открыл глаза. Маринка дотянулась до него рукой и тихо прошептала «Спи, спи, еще долго». И он устроился поудобнее и тут же заснул опять. Маринка с любопытством взглянула на Володю. Ей все никак было не привыкнуть до конца, что судьба сыграла с ней такую шутку. Это мой муж? Спрашивала она себя, и сама же отвечала довольная — Да. Это мой муж. И тут же улыбнулась. Вспомнила, как однажды попробовала называть его Вовой. А он ей рассказал, как мама впервые оставила его в детском саду. А когда забирала, ей воспитательница сказала: «Хороший мальчик, только что ж вы не предупредили, что он плохо слышит». Просто воспитательница целый день звала его Вова, а он понятия не имел, что так его тоже можно звать. Мама всегда звала Володькой…
Он ей все время рассказывал что-то смешное. И ей никогда не нужно было искать тему для разговора. А ведь она боялась, что придется. Ведь они из разных поколений. Но иногда ей казалось, что он в душе моложе, чем она.
После разрыва с Мишкой, она смеялась очень редко. Целый год, который она провела в Москве, ей казалось, что душа ее ушла в монастырь. И смеяться этот внутренний статус ей не позволял. Она улыбалась. Без этого было сложно. Но все ее глубинные страдания притягивали к ней мужчин, как магнитом. Потому что во взгляде ее ясно читалось, что она «девушка с прошлым». Она бы сама никогда не догадалась. Ведь со стороны себя не видела. Но ей об этом поведала, соседка по квартире и временная подружка, в которой мучительной смертью умирал психоаналитик, потому как профессию она выбрала вопреки призванию. Как бы там ни было, а весело улыбалась Маринка только тогда, когда приезжал Дима, доценту же Савицкому полагалась лишь легкая усмешка. А потом, после смерти отца, естественно, тоже было не до смеха.
И вот так получилось, что смеяться до слез ее снова научил только Владимир Петрович Корнейчук. Его юморок был простоватым, но действенным. Все дело было, конечно, в личном обаянии. Не зря женщины всегда любили Корнейчука. Если бы кто-то из московских студентиков так пошутил, она бы, наверно, пожала плечами. Но когда Володя на итальянском пляже, чуть не споткнулся о загорающий экземпляр топ-лесс, то выдал при этом на полную громкость:
«Девушка красивая в кустах лежит нагой
Другой бы изнасиловал, а я лишь пнул ногой».
И Маринке стало так смешно, что она шла за ним, еле разгибаясь от смеха. Публика на пляже, как Маринке показалось, была какая-то наивно доброжелательная, и ей тоже все поддерживающе улыбались. У нас так не сделали бы, сквозь смех успела удивиться она. Неободрительно покосились бы, наверно.
С Володей ей было весело всегда. А когда он говорил на громком русском языке с итальянцами, его каким-то удивительным образом понимали легко, а главное охотно. В магазине он из этого устаивал целое представление. Юлька с Серегой просто лопались от смеха. А Маринке было неудобно смеяться, жалко было продавщицу. Володя же ей говорил «А принеси-ка нам милая вот такую вот блузочку только поменьше. Есть у тебя такая?» И девушка понимала и приносила. А он ей говорил «Ну ты умница, видишь, все и понимаешь, а делаешь вид, что не говоришь». И при всей этой нелепой ситуации, ощущение создавалось, что право говорить на родном языке у Корнейчука есть и точка. Органично это у него получалось, красиво, уверенно и с любовью. Никто и не протестовал. Но в банке, выясняя вопросы, касающиеся карты, Маринка-то знала, говорил он на вполне приличном английском. Так что в свободное от дел время, просто для нее старался.
Она вообще с удивлением стала замечать, что ее уважение и благодарность к этому человеку стали перерастать во что-то личное и большее. Она поняла, что ей хорошо с этим человеком. Спокойно и радостно. Она вспомнила, как пыталась что-то объяснить про него Наташке. «Что ты мучаешься? Как за каменной стеной что ли?» А Маринка ответила — «Нет, Наташка. За каменной стеной темно, сыро и пахнет плесенью. А с ним солнца много и нестрашно». Потом она вспоминала об этом разговоре, и спрашивала себя в который раз: А если бы он выкупил Сережку и дом на последние деньги? Остался бы нищим? Было бы ей с ним также радостно и нестрашно? Но ответ она знала. Если бы он стал нищим, сохранив ее дом и выручив Серегу, она бы поступила так же, как поступила. Потому что замуж она вышла не за деньги, а за того, кто спас ее семью. Да и нищим надолго он бы не остался, с его-то характером и хваткой.
Иногда, правда, она с ужасом понимала, что всеми-то своими деньгами он бы жертвовать ради нее не стал. Но выйти за него замуж возможно и предложил бы. Вот только она бы вряд ли согласилась. Да и он, скорее всего, побоялся бы предложить… Вот и получается, что деньги сыграли главную и единственную роль. Когда она так думала, ей становилось на душе скверно, как будто бы она продалась. Но потом она ожесточенно и безжалостно себя поправляла: «А собственно почему „как будто“? Так оно и есть». Но жертвой себя Маринка, как ни старалась, почувствовать не могла. К тому же она вдруг поняла, что за все время своей замужней жизни не вспоминала про Мишку почти ни разу.
А если разок и помянула про себя, то только потому, что был у него некий статус в ее жизни. Но вспомнила об этом она скорее с досадой.
Вот ведь сплошные проблемы. Девственность — проблема, отсутствие ее — тоже. Во всяком случае, Маринка не знала, как с этим быть. Она хотела, что бы все было по честному, что бы ее семейная жизнь не пострадала бы сразу от ее мучительных тайн. «Ты ничего не хочешь у меня спросить?». «А что спрашивать? Вот если бы у тебя никого не было, тогда можно было бы спрашивать. А так… Ревновать-то не к кому, я же вижу, ты ничего не умеешь. Чиста, как ангел». «А ты научишь меня?» И он счастливо рассмеялся, прижал ее к себе и пробормотал. «Глупая какая, сил нет…»
А теперь уже полгода спустя ей все время приходила в голову странная аналогия. Когда кофе завезли в Россию, его никто не умел варить. А зерна нежареные просто жевали, и в кашу добавляли. Вот и ей сейчас смешно было вспоминать свой школьный любовный опыт и торопливого Мишку. Она точно, как зерна незрелые жевала. А думала: «Едали мы ваш кофей». И даже не знала, что на самом деле — это божественный напиток, от которого вполне можно впасть в зависимость.
Ей, конечно, нравилась его щедрость. И то, что он, не поморщившись, купил подарки обеим ее подружкам. И именно те, которые она хотела. И все эти платья, сапоги и туфли, которые он заставил ее купить в последний день, тоже нравились. Но золото, которое он бережно застегивал на ее высокой шее, внушало ей какой-то непонятный страх. Она носила украшения, которые он подарил, что бы доставить ему удовольствие. На ее загоревшей коже золото и вправду смотрелось, как продолжение ее самой, вышедшей из морской пены. Но после всего, что она пережила, она остро чувствовала цену вещам. И ей казалось, что это лишнее. Что это ее ошейник. Нельзя к этому прикипать душой. Она это чувствовала. Нельзя привыкать. Нельзя расслабляться, иначе жизнь обязательно одернет.
По правде говоря, финансовые возможности Корнейчука Маринку немного пугали. Она с некоторым ужасом смотрела на то, как он покупает ребятам все, что им хочется. До добра баловство не доведет. Ей и так было боязно за Серегу. И теперь ей оставалось лишь уповать на то, что Володя не будет равнодушен к его судьбе и дальше. И что Сережка поймет, что над ним есть властная рука, которая возьмет и заставит делать то, что надо. Она с тайной радостью замечала уже, что Сережка на Володю оглядывается, прежде чем что-то сделать. Спрашивает. И Володя вроде бы вполне к нему расположен. Времени бы только хватило. Приедут. Закрутятся дела. А там и не уследишь, если что не так. О Юльке она особо не беспокоилась. Уж сестренка то ее всегда понимала с полуслова. И потом маленькая еще — всегда рядом.
Два дня назад, когда ребята уже отправились спать, Володя вдруг предложил ей, «А пойдем искупнемся в море» И она радостно согласилась. Все цивилизованные люди купались в красиво подсвеченном бассейне. А русскому человеку захотелось к природе-матери. Стали выбираться к побережью, и неожиданно наткнулись на решетку с замком. Пляж оказался закрыт. Такой вот абсурд. Володя вспомнил, они же закрывают пляж сразу, как только заканчивают работу спасатели. И они пошли искать другой выход к морю. Но куда ни спускались, каждый раз натыкались на решетки с надписью «частное владение». Оказалось, что к морю пробраться вообще невозможно. Вернулись обратно. И Маринка решила, что надо лезть через ограду. Перелезли легко. Ограда от такой наглости защищена не была. Пока ходили, и купаться уже расхотели. Просто сели у берега на песок. Просто поговорили.
