И вот, пересидев свои страхи, Дима вернулся.

— Опоздал ты, Дима. Замуж я вышла, — сказала Марина, грациозно вылезая из своей новенькой вишневой «восьмерки».

— Что, муж такую машинку подарил?

— Нет, начальник мой бывший — Руслан Ахметович, к которому ты меня тогда определил, помнишь?

— Я все помню.

— Так он на свадьбу мне подарил.

— Хороший начальник

— Нет. Не такой уж и хороший. Когда я в беду попала, он на мне только нажился.

— Я слыхал.

— Да, было тут много чего, пока тебя не было.

— Мне рассказывали.

— Я тебя искала, так мне плохо было.

— Мама говорила.

— Где ж ты был, Дима?

— А что, если бы я тогда нашелся, пошла бы за меня?

— Не знаю. Получилось то все не так. Получилось то все так, как получилось!

— Но я же тебе говорил, что вернусь через год, когда траур снимешь.

— Беда приходит — не спрашивает. Сереженька братик мой в беду попал, а тут и все несчастья начались. Деньги, дом мамин с папой… А Володя тут рядом оказался — спас и нас с Юлькой и Сережу. Теперь вот — муж он мой.

— Жаль… Очень жаль.

И Дима вдруг почувствовал, что нижняя губа его предательски дрожит, совсем как в первом классе, когда его обидели и не пустили к праздничному столу… И еще ему показалось, что когда Маринка садилась в свою вишневую «восьмерку», ее губки тоже дрожали и тоже шепнули — «жаль».

………………………………………………………………………………………..

Дом родительский Марина согласилась перестроить. А вернее — сломать и на его месте построить новый — трехэтажный, чтобы всем в нем места хватило. Но при условии, что в саду не то что дерева — ни единой веточки не сломают. А на время строительства все переехали к нему. Володя отселил соседей по лестничной площадке, выкупив у них квартиру напротив. Прямо дверь — в дверь. Теперь они жили в двух двухкомнатных, в одной Маринка с Володей, в другой Серега с Юлькой.

— Ну это пока — теснимся, а дом то построим — там три гостиных, четыре спальни, две кухни, прачечная в цоколе с сауной, гараж на три машины… Участок маленький. А сад Маринка не велела трогать. Для большого гаража — придется у соседей часть их сада откупить, — делился со своими товарищами Корнелюк, надуваясь и заходясь от гордости за умную красавицу жену, что вдвое моложе всех этих толстых клушек — и того же Маховецкого, и того Коростелева — старшего.

Дом строили те же молдаване, что ремонтировали его универмаг.

— Как дела? — ежедневно подъезжал на бутылочно зеленом «Черроке» Владимир Петрович.

— Ломать — не строить, хозяин, — улыбались себе в усы молдаване.

Ломать родительский дом семейства Кравченко, было и правда нехитрым делом. Завели в окно трос, вывели в другое окно, конец троса подцепили к бульдозеру. Дернул он пару раз рыкнув дизелем, и завалилась стена. Развернулся на одной гусенице бульдозер, рыкнул еще своим дизелем, пустив в небо облачко черной копоти, ударил ножом отвала в угол хаты, и завалилась хата, подняв белую тучу цементной пыли.

Только — разгребай теперь.

Но однажды, когда из Маринкиного сада вывезли уже почти весь строительный мусор — которым стал их бывший дом, случилось что-то странное. Молдаване вдруг исчезли. Сбежали совсем.

И может не стал бы беспокоиться Владимир Петрович, бывало всякое с этими строителями, и уходили они в загул, и отпуска брали на неделю, проведать семьи в Кишиневе. Но здесь одно обстоятельство насторожило Корнелюка.

Убежали молдаване вместе со всем своим нехитрым скарбом, прихватив вещички из общежития, которых не забирали, даже во время поездок в Кишинев. И тем более странным был их внезапный отъезд, что исчезли они даже не получив от Корнелюка недельной зарплаты.

— Очень странно это, — повторял Владимир Петрович, подумывая уже, где бы найти этой бригаде замену.

Но еще более странным вышло вдруг такое обстоятельство, про которое он побоялся рассказывать Маринке.

Петр Трофимович Маховецкий, а для Корнелюка — просто Петро, поведал, что пятерых этих молдаван задержали в Ставрополе по обвинению в убийстве шестого — их бригадира. И обнаружили при них значительную сумму денег в валюте. На первых же допросах строители сказали, что деньги эти они нашли, ломая Маринкин дом. Из за денег и бригадира своего зарезали. Тот хотел половину суммы себе присвоить, а им на всех лишь остальную половину. А денег при них оказалось — двести тысяч зелеными.

А Маринка против общих ожиданий, что мол теперь при таком муже будет сидеть дома, пошла таки работать. И учебу в институте не бросила. Правда работа теперь у нее была семейная — в бухгалтерии универмага.

— Наберись опыта, — говорил ей Владимир Петрович, ставя Маринку помощницей главного бухгалтера, — и самое главное — опыт во всех тонкостях нашего дела.

Маринка сильно не перенапрягалась, и едва соблюдая приличия — не вскакивать же в семь утра, чтобы к девяти вместе с остальными девочками приходить в контору, приезжала на работу к половине одиннадцатого. Главный бухгалтер — пожилая уже дама, проработавшая в райторге тридцать лет, делать Маринке замечаний не решалась, как же — жена самого хозяина! И уходила Маринка на час раньше, потому как Владимир Петрович ей разрешил, как студентке — заочнице. И даже день ей выделил — библиотечный для занятий. А чтобы другим девочкам в бухгалтерии не обидно было, зарплату своей жене положил смехотворную. В половину от самой маленькой.

И тем не менее, с девочками Марина дружила. Во всех посиделках — будь то дни рождения, или какие иные праздники — всегда участвовала, не скупясь ни на шоколадные конфеты, ни на шампанское.

В пятницу на работу к ней — благо прямо на центральной площади, зашла Наташка Гринько. Вся такая модная — отдыхала в Сочи с каким то армяном.

— Пойдем посидим где-нибудь?

Сели в Маринкину вишевую «восьмерку» и рванули по Ростовскому шоссе. Там на выезде из города у Руслан Ахметовича ресторанчик. Там все свои — Маринку знают.

Заказали по шашлыку и бутылку шампанского. Сидели под тентом на воздухе. Через столик — шапочно знакомые бандиты из местных, из тех что под Русланом ходят. Они с Маринкой кивками почтительно поздоровались и сразу как бы потеряли к девчонкам всякий интерес. Не их поля они ягодки.

— Ну как замужем подруга?

— Что как?

— Ну, счастлива?

Марина задумалась.

— Что значит, счастлива?

— Ну, понятно, значит не счастлива.

Марина снова задумалась.

— Почему ты так сразу?

— А потому что вот мне например с моим Гамлетиком уже к вечеру — просто невтерпеж. Я уже после обеда — сама не своя, только и думаю, как поскорей бы вечер, да поужинаем, да и в кровать. А ты думаешь… Значит — нет счастья.

— А у тебя с Гамлетом твоим, значит счастье есть?

— Ты не путай, подруга. Был бы он моим мужем — тогда бы и о счастье можно было говорить, а так кто он? Лю-бо-о-о-вник! А у тебя — муж, объелся груш.

— Ну в таком-то смысле, у нас все нормально.

— И всего то? Нормально — это значит — никак! Вот у меня был до Гамлета Вован — ну наш со школы, на год старше — потом его в армию забрали… Ну так у нас тоже было, как ты говоришь, «все нормально». Он парень спортсмен — качок, мышца — во! Дыхалка — не курит — не пьет. Пахал меня бывало по часу кряду. А Гамлетик — и ростом невелик, и курит, и за сердечко бывает по утру хватается, а в постели — ну нет никого его слаще!

— Ну-у-у-у…

— Что ну? Ты мне скажи, подруга, по Мишке Коростелеву сохнешь еще?

— Не знаю. Видала его на свадьбе, какой то он зачуханный стал при этой Гале Маховецкой.

— Это точно, подруга, Галя его припахала видать, весь сок из Мишеньки, как прессом. Интересно, как она с ним при ее габаритах?

— А мне не интересно.

— А-а-а! Значит, сохнешь еще. А детей? Как твой то насчет детей? Хочет?

— Странный он. Он знаешь, Юльку — дочкой называет, а Сережку — сыном.

— А тебе заделать не предлагал?

— Мы и не говорили об этом.

— Врешь. Никогда не поверю.

— Что то ты очень опытная в семейных делах, Наташа.