- Да, - отозвалась Динни и вздохнула.

- Не может ли ваш депутат, у которого она служит, придумать какой-нибудь выход? Он ведь юрист.

- Мне бы не хотелось посвящать его во все это. Уж очень интимные вещи. Да люди и не любят вмешиваться в семейные дрязги.

- Он женат?

- Нет.

Она поймала на себе внимательный взгляд дяди и вспомнила, как Клер, засмеявшись, сказала: "Динни, он в тебя влюблен".

- Он будет здесь завтра вечером, - продолжал дядя. - Кажется, Эм пригласила его ужинать, Клер тоже придет... Совершенно искренне, Динни, я просто не представляю себе, что тут можно сделать. Может быть, Клер передумает и вернется к Корвену или Корвен передумает и предоставит ей жить, как она хочет? Динни покачала головой.

- Они не передумают, не такие люди... Ну, мне надо пойти вымыть руки.

Оставшись один, Адриан стал размышлять о той бесспорной истине, что у каждого свои заботы. Его заботой была в настоящее время болезнь его двух пасынков - Шейлы и Рональда Ферз, которые заболели корью. Благодаря прямо-таки священному ужасу, с каким его жена относилась к "заразным" болезням, он оказался изолированным в собственном доме. Судьба Клер не слишком его интересовала. Ему и раньше казалось, что племянница принадлежит к тому типу молодых женщин, которые по любому случаю готовы закусить удила и когда-нибудь непременно свернут себе шею. Он отдал бы трех Клер за одну Динни. Но если семейные истории Клер угрожали спокойствию Динни, они становились важными и для него. У Динни, как видно, особая способность непременно взваливать на себя чужое бремя: сначала Хьюберта, потом его самого, потом Уилфр.ида Дезерта и, наконец, Клер.

И он сказал, обращаясь к попугаю леди Монт:

- Несправедливо, Полли, правда?

Попугай, привыкший к Адриану, вылетел из клетки, уселся к нему на плечо и ущипнул за ухо.

- Не одобряешь, да?

Зеленая птица пробормотала что-то нечленораздельное и продолжала прогуливаться по его пиджаку. Адрнан ласково подергал ее за хохолок.

А кто приласкает Динни, кто подергает ее за хохолок? Бедная девочка!

В эту минуту раздался голос его сестры:

- Я не позволю, чтобы Динни опять дергали.

- Эм, - обратился Адриан к сестре, - скажи, кто-нибудь из нас болел душой за другого?

- В больших семьях этого не бывает. Со мной это чуть не случилось, когда я женила Лайонела... А теперь он судья - ужасно! Дорнфорд... Ты видел его?

- Никогда.

- У него лицо как на портретах. Говорят, в Оксфорде он получил приз за прыжки в длину. Это может пригодиться?

- Говорят, это желательно.

- Отлично сложен, - продолжала леди Монт. - Я подробно рассмотрела его в Кондафорде.

- Милая Эм!

- Ради Динни, конечно. Что ты будешь делать с садовником, который во что бы то ни стало желает укатать каменную площадку?

- Скажу, чтобы он этого не делал.

- А он не слушается: когда ни выглянешь в окно в Липпингхолле, он вечно куда-то тащит эту трамбовку. Вот и гонг, а вот и Динни. Пойдем.

Сэр Лоренс стоял у буфета и извлекал из бутылки раскрошившуюся пробку.

- Лафит шестьдесят пятого года. Никак не угадаешь, каков он окажется. Открывайте осторожнее, Блор. Как ты думаешь, Адриан, подогреть его или не стоит?

- Лучше нет, если оно такое старое.

- Пожалуй.

Ужин начался в молчании. Адриан думал о Динни, Динни - о Клер, а сэр Лоренс - о вине.

- Французское искусство, - сказала леди Монт.

- Ах да! - подхватил сэр Лоренс. - Ты мне напомнила, Эм: будут выставлены некоторые картины, принадлежавшие старику Форсайту. Ведь он умер, спасая их, и это нужно сделать в память о нем.

Динни подняла глаза.

- Отец Флер? Хороший был человек, дядя?

- Хороший? - повторил сэр Лоренс. - Пожалуй, не то. Прямой - да, осторожный - да, слишком осторожный по теперешним временам. Когда начался пожар, его ударило по голове картиной... Бедняга... Впрочем, во французском искусстве он кое-что понимал... Эта выставка очень бы его порадовала.

- Ни одна вещь на ней не может сравниться с "Рождением Венеры", заявил Адриан.

Динни бросила на него довольный взгляд.

- Божественная вещь! - сказала она.

Сэр Лоренс поднял одну бровь.

- Я не раз пытался понять, отчего народы становятся все прозаичнее. Сравните старых итальянцев и современных!

- Разве поэзия - не особое кипение крови, дядя? Разве она не юность или по крайней мере не восторженность?

- Итальянцы никогда не были молодыми, а восторженности в них и сейчас хоть отбавляй. Мы путешествовали прошлой весной по Италии, и ты бы видела, как они хлопотали из-за наших паспортов!

- Трогательно, - согласилась леди Монт.

- Весь вопрос - в способах выражения. В четырнадцатом веке средствами выражения для итальянцев были кинжалы и стихи, в пятнадцатом и шестнадцатом - яд, скульптура и живопись, в семнадцатом - музыка, в восемнадцатом интриги, в девятнадцатом - восстания, а в двадцатом их поэтичность выражает себя в радио и в законах.

- Это было так утомительно, - пробормотала леди Монт, - эти законы, которых ты не в состоянии прочесть.

- Тебе повезло, мой друг: я их читал.

- У итальянцев есть одна особенность, - продолжал Адриан, - век за веком они в той или иной области дают великих людей. Я не знаю, Лоренс, что здесь влияет - климат, кровь или, может быть, пейзаж?

Сэр Лоренс пожал плечами.

- Как тебе нравится кларет? Понюхай, Динни. Шестьдесят лет тому назад вас еще не было на свете, а мы с Адрианом пешком под стол ходили. Это почти совершенство.

Адриан отхлебнул из своего стакана и кивнул.

- Превосходное вино.

- А ты что скажешь, Динни?

- Я уверена, что оно великолепно, но ничего в этом не смыслю.

- Старик Форсайт оценил бы его. У него был замечательный херес. Чувствуешь букет, Эм?

Леди Монт, держа стакан в руке, оперлась локтем на стол и слегка раздула ноздри.

- Какой вздор! - пробормотала она. - Любой цветок пахнет лучше.

Последовало всеобщее молчание. Динни первая подняла глаза.

- А как поживают Босуэл и Джонсон, тетечка?

- Я только что рассказывала Адриану: Босуэл утрамбовывает каменную площадку, а у Джонсона умерла жена. Бедняга! Он стал другим человеком. Все время насвистывает. Следовало бы записывать эти мелодии.