-Простите, ради Бога… Я, должно быть, напугал вас… я не хотел, так получилось… простите.
-Вы – напугали меня?.. – мужчина изумлённо моргнул и спустился ещё на пару ступенек вниз.
-Как мило. К вашему сведению, в Антинеле нет ничего и никого, что может меня, как вы тут выразились, напугать. Скорее, несколько наоборот. Так вы в курсе, что уже через десять минут начинается комендантский час?
-Нет, – истерзанно отозвался Поль. Он всё ещё был не в силах перестать вздрагивать и отнять от лица отчаянно болевшие руки. Но, по крайней мере, всё же смог отвести безумный взгляд от своего собеседника. Снег, и тьма, и пламя… откуда-то я знаю его голос, такой бархатистый, но как будто чуть придушенный, с едва заметной хрипотцой, откуда? Где я его уже слышал?..
-А что за комендантский час? – решил на всякий случай уточнить Поль, а то вдруг он тут по незнанию чего-то нарушает. – Я, простите, не местный, я приехал из Марчеллы, из СИИЕС.
-О?.. – незнакомец по-птичьи склонил голову набок, и тут бедный, и без того измученный Поль узнал этот голос – голос человека, с которым он договаривался сегодня о встрече, голос директора Антинеля, он же Норд, он же (по классификации С. Седара) траурный моль…
-Я Поль Бонита, директор СИИЕС, – обморочно простонал химик. Звучало это примерно как «Пожалуйста, пристрелите меня, чтобы не мучиться!».
Норд подошёл ещё на шажок и чуть наклонился, вглядываясь в бледное треугольное личико Поля с отчаянными серыми глазищами и мелкими веснушками, обрамлённое каштановыми кудрями. Ему было удивительно, как это они так встретились: не в кабинете, за протокольным кофе и безликими вежливостями, а на лестнице в десятом, отданном волновикам корпусе, вокруг волшебного ведра с противопожарным песком.
Норду вообще всё нравилось подолгу рассматривать, а рассматривать Бониту было вдвойне интересно, потому что он был нездешний. Оттуда, из другого мира, спрятанного за каштанами и соснами, за кованой железной оградой – из мира, в котором Норд бывал очень редко, и потому одновременно опасался и любопытничал. А еще на директора НИИ Поль, с точки зрения Норда, был совершенно не похож. Не то тесто, не та душа. Мандариновый Сао Седар, хоть и предатель, людей видит и понимает сердцем, на инстинктах – он был прав, когда говорил, что Бонита этот погибает на своём посту. Его кошачья душа хочет событий, тайн, ночных вылазок по чердакам и гребням крыш при полной луне – а какие тайны и события в скучном, как тарелка остывшего супа, СИИЕС? Вот Антинель – это совсем другое дело…
-Поль Бонита… – негромко проговорил Норд, пробуя на вкус это имя. Поль поднял голову, глядя с вопросом и непонятной, глубоко спрятанной просьбой. Словно он задыхался, и лишь Норд мог открыть перед ним дверь или окно, дать ему глотнуть свежего воздуха и тем самым помочь выжить.
…а Поль действительно задыхался сейчас своим пониманием – да, это та самая Игла хаоса из древнего пророчества ведьмы-пряхи Танари, заключённая в человеческое обличье, в директора Антинеля Норда. Норда… «Когда встанешь к Северу лицом, увидишь – острие Иглы указывает на Запад», – вспомнил Поль, и его взгляд замер на узоре из родинок на фарфорово-белом лице Норда. Этот узор складывался в петельку, в игольное ушко, и наискосок через щёку и скулу прямой линией уходил влево, под высокий воротник блузы. Неужели?..
Увидеть бы само острие, и сомнений не останется: это не морок, не игра воспалённого воображения и растревоженной памяти. И перед Полем сейчас стоит тот, кому предназначено зашить, исцелить раны его родной земли. Его проклятой земли, разодранного гражданской войной Некоузья. Увидеть бы… убедиться бы…
И тогда, не давая себе времени на раздумья и сомнения, Бонита выдохнул сквозь стиснутые зубы, сделал шаг вперёд и вцепился не успевшему даже ахнуть Норду в высокий воротничок. Рванул его левый угол вниз – с такой силой, что с блузы с треском отлетело несколько пуговиц, раскатившихся по лестничной площадке, словно мёртвые птичьи глаза. Порванный чёрный шёлк соскользнул с левого плеча, Норд попытался прижать его растопыренными пальцами, но поздно: Бонита уже увидел. Вот оно, продолжение иглы – две родинки сбоку на шее, потом ещё три, одна за другой, над ключицей. И самая последняя, как бы в завершении узора – похожая на повисшую на острие иголки каплю. Всё. Это приговор. Плотина памяти рухнула, запертую в Некоузье дверь сорвало с петель ураганом, и снова от Поля больше ничего, ничего не зависит в этой жизни – он Лучник, хоть и потерявший свою Стрелу, и его судьба навек подчинена пророчеству Тэй Танари.
Как и судьба Норда.
-Светлые небеса… – Поль со стоном попытался нащупать за своей спиной подоконник – ноги его не держали, все кудряшки нервно тряслись, словно усики испуганного насекомого – но не преуспел. Поэтому он просто привалился к стене, всё так же неотрывно глядя на указывающее на Запад острие иглы. Норд же, в первую минуту после наскока Поля впавший от изумления в форменный столбняк с утратой всех рефлексов, к этому времени слегка очнулся и опять-таки удивился. Поступок Бониты был настолько диким и несуразным, что ничего, кроме удивления, вызвать у Норда не смог. Он даже не сумел толком разозлиться.
Выгнув брови в жесте озадаченного недоумения, директор Антинеля отследил траекторию остекленелого взгляда Бониты и тоже посмотрел на своё фарфорово-белое плечо. Провёл по нему тонкими пальцами, подтянув сползший и разодранный рукав; потом в чёрных глазах Норда явно мелькнула тень понимания, и он утешающе обратился к зеленоватому с лица Боните:
-Нет-нет, успокойтесь, выжженной лилии нет… я не ваша жена миледи Винтер, можете так не переживать… стрессы, они ведь сокращают жизнь… может, дать вам нашатырки?..
На этом лирическом моменте сознание предпочло милосердно покинуть бедного профессора химии, сползшего на пол головой в волшебное ведро с противопожарным песочком…
====== 23. Алюминиевый трамвай с красными дверями ======
Про уставшее министерство здравоохранения
За окном всё то же – и к чёрту его. Интересно, когда в этом году Пасха? Перед ней жизненно необходимо, а) помыть окна б) покрасить яйца, но можно и наоборот. Март, корчась, умирает в каменных подворотнях продуваемого всеми ветрами, пропахшего дымом из высоких заводских труб Фабричного квартала. А на круглых балконах красных кирпичных домов хлопает, гневно стряхивая прищепки, накрахмаленное бельё, постиранное в цинковых тазах, в гулких сырых прачешных.
У Камилло в квартире не было балкона. Посему он, скрипя через шесть этажей старыми костями, словно довоенный лифт, сполз покурить в холл. Курение всегда способствует созерцанию мира, вот Диксон и созерцал в высокое закопченное окно уходящую по биссектрисе Текстильную улицу.
Знакомый до последней мелочи, набивший оскомину пейзаж. Выстроенные в тридцатых годах краснокирпичные дома. Охреневшие от долгой зимы воробьи. Водонапорная колонка на углу; возле неё молодая псина усердно пытается лизнуть отражающийся в луже горящий фонарь.
«Стою и курю себе на здоровье, – мрачновато мыслил Камилло, выдыхая терпкий дым, – и нет Рыжика, чтобы меня ругательски поругать и отнять всю пачку. Потом он обычно выползает потихонечку из квартиры ужом, чтобы подымить в подъезде в открытую форточку, простужается и пьёт ночью горячее молоко с мёдом, а пенки из него вынимает и подсовывает мне в чашку…».
Словно в ответ на его мысли, старенький Камиллов мобильник-доходяга ожил вдруг в кармане и стеснительно потыкался в Диксонову ногу.
-Да? – держа сигарету на отлёте жестом чикагского мафиози, куртуазно осведомился Диксон.
В трубке протестующе зашуршало.
-Нет! – ответил невыносимо далёкий голос Рыжика, то и дело пропадающий за помехами, как лунный свет за тучами в непогоду. – Неужели нельзя придумать что-то более креативное, старая ты консерва?.. Всё-таки тебе не что-то типа президента США звонит, а целый даже я!
-Эм… Я так понял, за вопрос «как дела» меня вообще злобно запинают ногами?..
