-Всё вмешательство ведьм в конфликт свелось к тому, что главы кланов Кьяра Хмель, Лара Колклазур и Юта Камайнен написали на фасаде проходной Никельного завода странную фразу: «Мир, что разорван вами, будет зашит лишь Иглой хаоса». И улетели обратно на свои озёра.
Надпись с фасада завода пытались оттереть всеми средствами, включая царскую водку, её несколько раз закрашивали, забивали листами железа и фанерой, но она всякий раз появлялась заново, делаясь ещё ярче. Администрация Никеля забеспокоилась и быстренько урегулировала конфликт сама. Разрешила сторонникам прогресса по-прежнему пользоваться коммуникациями завода, а с несогласных временно слезла и больше не развешивает повсюду знаки с зачёркнутыми электрическими лампочками. Видимо, глава города решил, что худой мир лучше доброй ссоры.
-Это радует. Я вот вообще не понимаю, почему нужно столь категорично выбирать между источниками энергии. Использовать можно всё, если знаешь, как, – Леонар опять зябко зарылся лицом в белый мех.
-Что, даже нефть?! – ляпнул ему вопросик на засыпку не удержавшийся-таки Бонита – после чего моментом вспомнил сакраментальную фразу мамули. Под пронзительными взглядами резко обернувшихся Герберта и Леонара могла сдохнуть не то что кошка, а даже средних размеров гиппопотам. Заливаясь помидорным румянцем, Поль выкрикнул: «Извините!!» – и бросился прочь, забыв и про троллейбус, и даже про то, что бежит он в сторону, прямо противоположную улице Исаака Дунаевского и родной малосемейке.
Примерно через пару кварталов бегущий Бонита поскользнулся на любовно раскатанной школьниками замёрзшей луже и рухнул на тротуар, проехавшись по нему на животе и оборвав все пуговки на пальто. Для того чтобы опомниться, ему потребовалась, по меньшей мере, пара минут. Отплёвываясь от смёрзлого снега и кашляя, Бонита с трудом встал, для начала – на четвереньки, и помотал звенящей от удара головой. Осмотрелся, попутно вполголоса желая всего хорошего местной детворе и коварной луже, а поняв, что он собственно видит вокруг – сбился с мысли и испуганно примолк.
С одной стороны от Поля мрачно смотрело в пучины декабря высокое кирпичное здание, на крыльце которого горела электрическая (!) лампочка, скудно освещавшая заснеженный тротуар.
По другую сторону улицы тянулась кладбищенская ограда с погнутыми прутьями. Причём погнуты они были так, словно кому-то с той стороны ограды срочно потребовалось в город. Очень-очень срочно.
Сглотнув, Бонита осторожно поднялся на ноги, боясь лишний раз постонать. Он совершенно не желал услышать, как из-за оградки ему дружелюбно постонут в ответ. Решив, что из двух зол лучше уж подозрительное здание, Бонита двинулся к крыльцу, хромая на обе ноги и кутаясь в лишённое пуговиц пальто. Он даже примерно не мог сказать, на какой улице находится, и в какой стороне теперь столь поспешно покинутая им остановка. Немного поразмыслив, Поль решил постучаться и спросить у сторожа, буде такой обнаружится, дорогу к цивилизации.
Суеверно косясь на безмятежно покачивавшуюся на ветру лампочку в узком прозрачном плафоне, Поль всполз на крыльцо, охая и кряхтя, как выбравшаяся на базар бабка. Немного поколебавшись, робко стукнул в дверь висевшим у почтового ящика молоточком в виде ящерки. Какое-то время висела ничем не тревожимая ночная тишина. Легкомысленно пырхал мелкий снежок; раскачивалась, бросая тени, лампочка; надоедливо болели содранные об асфальт коленки и ладони. Потом в глубине здания зародились неясные звуки, в высоких окнах затрепетали жёлтые огоньки, что-то стеклянно звякнуло и покатилось, словно уронили стакан, зашептали несколько голосов. Бонита на всякий случай попятился от двери и сделал милое ангельское лицо.
В замке скрежетнул ключ, створка со скрипом тормозящего железнодорожного состава нехотя отошла в сторону, и оттуда на Поля хлынула волна странного, совершенно незнакомого запаха: немного пыль, немного смазочное масло, немного незнакомые пряности и что-то кондитерское.
-Э... добрый вечер, – щурясь на высокую фигуру на пороге, торопливо поприветствовал Бонита.
-То есть уже ночь. Извините, что беспокою вас так поздно, я просто слегка заблудился и к тому же расшибся на льду, страшно скользко, а я в этом районе вообще в первый раз, ходил, относил реферат преподавателю, да, задержал сдачу, это плохо, понимаю, но у кого не бывает хвостов, они у всех есть, то есть, я что хотел узнать: где тут троллейбус ездит?..
К концу своей тирады, выпаленной практически без остановки, Бонита задохнулся и почти проглотил «ездит» вместе с вопросительным знаком. А отдышавшись, преданно уставился на стоявшую в дверном проёме смуглую женщину в горчично-жёлтом платье, расшитом мелкими цветками.
-У нас в районе нет троллейбуса, – мягко ответила женщина, чуть качнув коротко стриженной темноволосой головой, – но зато есть трамвай. Он от Сквера до Изборского НИИ ходит, 18-ый маршрут. Остановка вон там, за кладбищем.
-Спасибо, – обрадовался Поль, поскольку, как дойти от родной альма-матер до дома, он знал. Правда, переться там полчаса, но может, такси попадётся, на площади перед главным корпусом института они даже ночью стоят...
-Эй, постой, – окликнула женщина уже повернувшегося, чтобы уходить, Бониту, – ты сильно расшибся-то? До дома доберёшься? Может, дать тебе обезболивающего? У нас и бинты есть, и перекись с йодом, если что... Тебя как зовут?
-Бонита. Поль Бонита, – отрекомендовался тот. Женщина открыто улыбнулась ему:
-А я Стефания. Да ты заходи, всё равно я ещё не ложилась. Я раньше двух ночи редко когда с делами управляюсь.
Вслед за Стефанией Поль вошёл в высокий, в два этажа, холл, отделанный тёмным деревом и освещённый множеством неярких жёлтых бра под матерчатыми колпачками. И во всех бра – Поль затравленно сглотнул – лампочки были электрические. Не галогеновые. Это было, пожалуй, пострашнее стонов из-за кладбищенской ограды. Интересно, что тут за место и кто эта Стефания? На сторожиху или вахтёршу не похожа, слишком горделивая осанка и ухоженные руки, слишком дорогие платье и янтарное ожерелье на тонкой смуглой шее...
-А это что, гостиница? – ляпнул терзаемый любопытством Поль, которого не могло исправить даже случившееся на троллейбусной остановке. И удар лбом об асфальт. Стефания, шедшая чуть впереди, обернулась, улыбнувшись Боните:
-Нет, это школа-интернат. А я его директор, вот уже десять лет.
-А-а, так это ваши детишечки так клёво раскатали ту лужу, на которой я поскользнулся? – не удержался Поль, мрачно рассматривая грязные ободранные ладони и дырку на джинсах.
-Но это же дети, – Стефания положила ладонь Боните на плечо, безмолвно прося успокоиться и не злиться. Поль вздрогнул от прикосновения и не вовремя вспомнил нежное личико Элен.
…О небеса, Элен!! Как она, наверное, переживает, он ведь должен был уже давно вернуться от преподавателя... Надо попросить у Стефании разрешения позвонить на Дунаевского, иначе Ливали не ляжет спать, а будет методично обзванивать морги и больницы. А когда Поль всё-таки вернётся, тут же выскажет сожаление, что Бониту не умертвили в подворотне каким-нибудь мерзким способом, после чего ещё неделю будет дуться и смотреть букой. Женщины-женщины...
Пока Поль философствовал на вечную тему взаимопонимания полов, Стефания сняла с цепочки на поясе маленький ключ с ушком в форме сердечка и открыла дверь, расположенную меж двух поднимавшихся на галерею лестниц. Щёлкнула выключателем.
-А почему вы не пользуетесь нашими городскими коммуникациями? – опять не вынес Поль, обвинительно таращась на зажёгшуюся лампу.
-На то есть две причины, мой любопытный гость, – Стефания опустилась в кресло с высокой спинкой у массивного письменного стола – судя по обстановке, это был её рабочий кабинет.
Продолжая говорить, Стефания достала из нижнего ящика стола коробку с аптечкой.
-Первая причина: мне банально не нравится галогеновый свет, он холодный и неуютный. А лёгкое электричество, которое используют в городских сетях Избора, да будет тебе известно, мой милый Поль, вызывает необратимые изменения в клетках человека, и опаснее, чем генно модифицированные организмы. А вторая причина – я ведьма.
