Диксон благодарно зажмурился, признавая правоту своего найдёныша.

Ещё один шаг назад и вглубь, в слои собственных воспоминаний –

(Рыжик называл это «функция кукушка в кукушке» или «принцип матрёшки nesting doll»)

– да, ещё один шаг вглубь и назад из дымной весенней реальности вокзала, и там…

-Я не могу допустить вашего дальнейшего общения с чело… с Камилло, – закусивший губу Дьен Садерьер нервно метался туда-сюда по лестничной площадке и задыхался, будто какой-то жестокий экспериментатор откачивал из подъезда воздух. – Вы же его погубите!

-Да, но это будет поистине прекрасная смерть, согласись, Дьен, – облокотившийся на перила Рыжик стряхнул пепел с сигареты и мечтательно посмотрел куда-то вдаль. В его широко открытых глазах плавали отражения горевшей на стене галогеновой лампы. – Неужели ты не возжелал бы себе подобной, командор войны?..

-Вы… – Дьен замер, глядя на Рыжика со смесью отвращения, восхищения и ужаса. Похоже, так похоже на взгляд Камилло чуть менее часа назад… Садерьер почувствовал, что сознательно хочет, чтобы тонкие пальцы Рыжика погрузились глубоко в его грудь и с блаженной нежностью сжали, останавливая, замораживая, усталое сердце командора войны. Чтобы последним, что Дьен увидит, было его отражение в чёрных глазах…

Садерьер схватился за горло – его едва не стошнило. Руки дрожали, не в силах ослабить узел стильного галстука, а от запаха сигарет и умирающих осенних цветов сильно кружилась голова.

-Вы ужасное создание, милорд… Я жалею, что не послушал тогда капо Салузара и вернул вас к жизни. Я нарушил закон трёх отрицаний, совершив то, о чём меня не просили, и расплачиваюсь теперь страхом за жизни всех, кому не посчастливилось очароваться вами, милорд…

Рыжик пожал одним плечом и покривил в улыбке тонкие губы:

-Дьен, не сгущай краски. Драматургия – это наше всё, а жизнь – это театр. Но вот конкретно тебя в этом театре почему-то тянет ставить исключительно какие-то сплошные трагедии. Дай мне хоть на время забыть обо всех привязанностях – в этом моё счастье. Ты же отлично знаешь, Дьен: рано или поздно я вернусь в Антинель. На небе и на земле время летит неодинаково… Не думаю, что по мне сильно соскучатся, пока я вышиваю свои непонятные маршруты на карте миров. Или ты не хочешь вкусить сладкого ядовитого яблочка власти директора Антинеля?..

-Предлагаете мне править от вашего имени? – поднял глаза Садерьер.

-Ты этого не хочешь? Что, боишься испачкать лапки в крови оправданных жертв? – цинично усмехнулся Рыжик, хотя его глаза смотрели всё так же холодно и бесстрастно. – Да ты не бойся, Дьен. Вернусь – сотру. И ты снова будешь один весь в белом за моим правым плечом стоять...

-А вы – не боитесь, что Камилло может слышать этот разговор?..

Тонкая рука Рыжика дёрнулась, рассыпав искры с сигареты, и Дьен понял, что попал в цель.

-Я бы, например, боялся... ведь Истина способна убивать. Вы сами это видели, милорд.

-Значит, мне придётся сделать это ещё раз, Дьен.

-Сделать что, милорд? – взлетели брови Садерьера.

-Умереть, – просто ответил Рыжик, щелчком ногтя выкинул окурок в пролёт и ушёл обратно к Камилло – кутаться в сумерки, пить кофе, прикусывая край чашки, и надеяться… Тщетно.

Камилло действительно слышал этот разговор, стоя в прихожей и затаив дыхание – разговор тёмный, полный скрытых смыслов и ядовитой откровенности. Слышал и помнил теперь – молча.

Осыпалась листва, утекал из-под ног мозаичный променад, манили свернуть и потеряться в своём волшебном лабиринте узкие улочки и переулки, где из открытых кофеен веяло ароматом сладкой жизни, где слышались мелодии старинных вальсов… Камилло и Рыжик шагали рядом – плечо в вязаном свитере с оленьчиками и плечо в чёрной шёлковой блузе.

Ну их, этих кукушек в кукушках... Они посмотрели друг на друга и одновременно хмыкнули.

Воины-освободители

-Брось монетку Освободителям, – Рыжик откинул голову, сидя на бортике фонтана, где среди брызг и радуг смотрели в вечность суровые каменные воины. Их лица с острыми скулами и длинные плащи с капюшонами вызывали у Камилло какие-то подневольные мысли об Ордене иезуитов.

На неровном дне фонтана, вытесанном из кофейно-коричневого дикого камня, тускло поблёскивали покрытые патиной серебро и золото, медь и никель тысячи миров. Диксон ловким жестом фокусника подкинул дайм и вновь поймал его в ладонь, обманывая ожидания суровых воинов-освободителей.

-Ты с ними так не шути, – строго сказал Рыжик, отрываясь от шоколадного пломбира, – они имеют неприятное свойство оживать, если городу грозит опасность. Учитывая подозрительные манёвры Ковыльских миротворческих войск вдоль границы и вчерашнюю стрельбу в соседних посёлках, у тебя есть реальный шанс схлопотать за жмотскую натуру уже на этой неделе.

-Ладно, ладно, – Диксон, изобразив испуг и благоговейный трепет, бросил монетку в фонтан. Но она, отрикошетив от торчащего камня, вылетела обратно и тюкнула Камилло в плечо.

-Я же говорил, – с абсолютно искренней убеждённостью откомментировал Рыжик, – поздняк метаться, воины – ребята серьёзные, с ними шутки плохи.

-Не хотят – как хотят, я навязываться не буду, – Камилло бережливо спрятал монетку.

-Сказал старый жид Диксон, – продолжил Рыжик сквозь пломбир.

-И заминировал сейф! – не остался в долгу Камилло, снимая шляпу и лениво ей обмахиваясь.

-Дай мороженого куснуть.

-А вот фиг! – сказал на это юный жид Рыжик и торопливо затолкал в рот остаток пломбира, облизывая пальцы и вытирая уголки губ запястьем.

-Как неэстетично, милорд, – укорил его Камилло. И лишь после того, как прозвучали слова, испугался сказанному – он невольно обратился к Рыжику так, как это почему-то делал Садерьер.

Заметит? Или?..

-Что бы ты понимал в эстетике, деревенщина, – Рыжик фыркнул, выдёргивая из Камиллова кармана платок и вытирая руки. У Диксона отлегло от сердца; он даже улыбнулся каменным Освободителям, но те никак на это не прореагировали. Сурово сдвинув брови и сжав пальцы на рукоятях мечей, воины продолжали смотреть поверх Камилловой лысой макушки и тревожно прислушиваться к шифрованным переговорам Ковыльских генералов с Центром. И не могли их успокоить ни брызги, ни радуги, ни обманчивая безмятежность солнечного дня…

Гостиница на окраине города, уютная и старая, стоящая среди тихих дворов с пёстрыми клёнами, что шелестяще погружаются в сентябрь. Рыжик сидит на широком подоконнике – чернильный, гуашевый, антрацитовый силуэт, вобравший в себя все оттенки тьмы. Не спится; призрачно тикают часы, скользя стрелкой-усиком по невидимому циферблату, тихонечко сопит Камилло. Посмотри сейчас на Рыжика тот скульптор, что много веков назад освободил из камня души великих воинов – и он бы узнал эти резкие черты замершего в напряжённом ожидании лица: сощуренный взгляд, высокие скулы, тонкую линию сжатых губ. Предчувствия, шорохи, звуки во тьме, подобно умелым рукам камнетёса, вытачивали ночное лицо уже не Рыжика, а…

-Шелуха, – он соскользнул с подоконника, отбросив с лица длинную чёлку, поправил одеяло на дрыхнущем без задних ног Камилло и глубоко вздохнул в попытке успокоиться. – Чепуха…

В пять часов утра Рыжик растормошил Диксона. Небо ещё только начало выцветать и розоветь на востоке; выпала холодная роса, воздух пах дымом и осенними цветами.

-Ты не спал, что ли? – сонный Камилло, ёжась и зевая, натянул одежду. Рыжик отрицательно помотал головой. Его тонкие пальцы нервно перебирали два гладкобоких лаковых каштана, на лице смешались тревога и нетерпение.

-Это не принципиально – я могу выспаться и следующей ночью, если будет.

-Что если будет?

-Наша следующая ночь, Камилло. Идём скорее, я уже расплатился. Идём, поторопись, мне не по себе, должно что-то произойти, я чувствую… запах дыма слишком сильный… приближается беда…

Задыхаясь, Рыжик едва ли не волок за собой зевающего на ходу Камилло по старым улочкам, окутанным сладостной предрассветной дымкой. На перекрёстке с ведущим в центр Променадом они поймали первую маршрутку. В тот момент, когда Диксон полез в карман пальто за деньгами, начался обстрел. На глазах обмершего Камилло видневшаяся за кронами клёнов черепичная крыша гостиницы разлетелась на куски и превратилась в погребальный костёр…