-Поль, а Поль, а скажи мне... – Камилло осторожно подкрадывался к сокровенным тайнам Бониты, прислушиваясь к хрусту льда под ботинками.

-Я останусь с Элен, – спокойно ответил тот, встретив взгляд Камилло. – Я уже решил. Лучник, у которого нет стрел – хотя бы одной Стрелы... он уже не лучник. Ведь это я, послушай, это именно я отправляю её в полет, задаю ей направление. Тогда я был слишком молод и не понимал взаимосвязей вещей и людей нашего мира. Теперь понимаю. Всё, что случается – оно не случайно. Ты, сын ведьмы, узмар, встретил Рыжика – и никто другой этого не смог бы сделать. Не горюй над тем, чего у тебя нет. Радуйся тому, что у тебя есть... Камилло.

Они снова посмотрели друг другу в глаза, залитые прозрачными водами галогенового света.

Тень Камилло положила ему руки на плечи, и Диксон ощутил это прикосновение сквозь пряжу свитера; тень Поля склонила голову с косами-бараночками и смотрела в пол, словно ей было стыдно.

В повисшей тишине они, наконец, услышали задыхающийся, зло-отчаянный голосок Селии, явно орущей уже не меньше десяти минут:

-Выходите! Выходите, сколько уже можно там сидеть! Или стоять! Или что вы там друг с другом делаете вообще...

-Какая испорченная девочка, – ласково сказал ей сквозь дверь Бонита, не изъявляя никакого желания отпереть. – И между прочим, это от твоего какао и уносят меня, и уносят меня в звенящую снежную даль три белых коня, эх три белых коня – биде, унитаз, писсуар...

Селия поперхнулась очередным воплем и контуженно затихла. Поль подмигнул жующему свои усы в попытке не засмеяться в голос Камилло, и вновь угнездился на подоконнике, вытянув шею и выглядывая в ту небольшую часть окна, что не была замазана белой краской.

-Конечно, тут несколько не хватает камина, пледа, трубки и скрипки, но… но зато отлично просматривается подъезд к интернату, и никто не стоит над душой с блокнотиком и карандашиком... не так ли, доктор Диксон?

-Определённо, – поддакнул Камилло, опираясь рядом о стену и меланхолично глядя на текущую из кранов водичку.

-Тем более, чувствую я, что ждать в этом чистилище нам осталось не так уж долго...

Мёд и дёготь

-Что здесь было вообще, сожри вас медь?! – Анияка, в отличие от своей всегда корректной мамы Слады, в выражениях не стеснялась. Да и как было не орать, когда приходишь домой вместе с Шэгги, успешно одержав победу над детьми никельщиков и закидав их снежками так, что они с визгом и жалобами убежали за мост – а дома вот это всё!

Начиная от развороченного окна в выстуженной кухне, сквозь которое явно кого-то выкинули со второго этажа мордой в снег, и заканчивая Смайликом с исцарапанной шеей, нервно пьющего прямо из бутылки настойку из шпальника. Которая вообще принадлежит Шэггиному папе, и потому трогать которую по силе риска равносильно одиночному походу на Задний двор. Даже, пожалуй, покруче.

Шэгги маячил за спиной разгневанной Анияки, слегка стыдливо прикрывая варежкой синяк на скуле, и молчал.

-Вечно вы где-то шляетесь, когда позарез нужны, – угрюмо сказала Тин-Тин, подметавшая на совок битые стекляшки и какие-то странные железные колючки, невесть откуда появившиеся в их кухне. – Тут были ведьма, иголка и лживая льстивая девица из Кирпичного, которые все передрались за дневник Смайликовой мамы и едва не поубивали и нас. А ведь врали, что хотят Майло в узмары посвятить... какая гадость!

Она досадливо бросила веник в угол, под мойку, и ссыпала мусор в жестяное ведро. Анияка немо хлопнула ртом, словно рыба.

-Смайлик, тебя душили? – со смесью сочувствия и зависти к покрытому боевой славой другу осведомился Шэгги. Руку от синяка он убрал.

-Да, проводами, – хрипло ответил Майло, отрываясь от горлышка бутылки. Казалось, немалый градус настойки мальчишку вообще не берёт: Майло по-прежнему то и дело коротко вздрагивал, как от удара током, и смотрел себе через плечо. – Шэг, твой отец скоро приедет?

-К утру только, он на смене, – Шэгги прекратил стоять столбом и стал помогать Тин-Тин, которая, брезгливо сморщив конопатую мордочку, попыталась ногой закатить в пакет испорченный Ютой горшок от традесканции – из него до сих пор торчали металлические стебли и колючки.

-Плохо, – Майло вытер лоб рукавом и отпил ещё. – Не хотелось бы вас тут бросать без взрослых. Но мне тоже нужно в Кирпичное...

-Смайл! Да ты опсихел нахрен с этими своими шляниями! – заорала Анияка и швырнула в даже не попытавшегося увернуться Майло своей шапочкой. – Хочешь, чтобы тебе в этом адском интернате с унитазным ершом и санитарным утёнком мозги прочистили?!

-Хочу вызволить оттуда Полли, – сумрачно отозвался Майло. – Я сразу не додумался, когда вся эта каша заварилась… Тин-Тин отдала дневник мамы нашему профессору, Рыжик и вредная девица с муфточкой искали дневник, и оба не сговариваясь уехали в Кирпичное. Это значит лишь одно...

-Не отдала, – еле слышно сказала Тин-Тин, стоя на коленях над расколотым горшком, и угрюмо посмотрела на друзей из-под густой чёлки.

-Так ты же сказала... Ты что – их всех обманула, маленькая врушка? – с осторожным желанием поверить вопросил Майло, наклоняясь к девчонке. Анияка восторженно запрыгала на пороге, хлопая снятыми варежками, с которых посыпались комочки льда:

-А-а, кучерявая, я тебя обожаю! Это только ты могла!!

-Потому что не хочу я их войны и ссор у себя дома. Ведьма такая прелестная, но хотела убить рыжего мальчика, с которым пришёл Смайлик, а эта... Нарцисса, она ведь тоже неплохая, не совсем испорченная, но её провода вон... у Смайлика до сих пор кровь идёт, – Тин-Тин сердито всхлипнула, прикусив нижнюю губу. Всё-таки засунула горшок в пакет, связала узлом, сунула в ведро к осколкам и щепкам. – Не хочу, чтобы и мы так когда-нибудь... Пусть уходят. Пусть выясняют свои обиды и сводят счёты в другом месте. Гори этот клятый дневник синим пламенем...

-Нет. Вначале я его прочту, – твёрдо сказал Майло; его золотистые глаза потемнели, словно загустевший от влитого дёгтя мёд. – Догоню как-нибудь Рыжика, попрошу ключ – и прочту. Там правда о том, кто погубил мою маму.

-Хорошо. Прочитаем. А потом выкинем. Иначе они опять явятся, опять всё испортят...

Тин-Тин твёрдо сжала губы, и, стараясь не выпустить на них торжествующую ухмылку, достала из кармана клетчатого платьица серебряный ключ с ушком в форме сердечка. Размашисто вложила в изумлённо раскрытую ладонь Майло:

-Твоя вещь... Я забрала у твоего Рыжика, который иголка. Он умывался, я стояла рядом... я знала, что ты не станешь за это ругаться.

-Нет, – тихо отозвался Майло, сжимая пальцы. – Не стану, Тин. Принеси нам мамин дневник, пожалуйста. И ещё бинт, или пластырь там какой...

-И перекись! – грозно раздула ноздри Анияка, стягивая верхнюю одежду и с ногами забираясь на стул в углу, подальше от разбитого окна.

-И перекись, – убито согласился Майло и горестно чихнул в бутылку: кажется, его всё-таки отпустило. Допил последний глоток и поболтал по дну бутылки ягодки шпальника. На скорбного Шэгги он старался не смотреть.

Вернувшаяся с медикаментами в старой обувной коробке и с дневником подмышкой Тин-Тин грозно шлёпнула этой коробкой Майло по руке и заявила, что пока его не перебинтует, тетрадь не отдаст.

-Мало ли какая там зараза, в этих проводах, – поддакнула Анияка, ставя локти на стол и подпирая щёки кулаками. Подумала и спросила:

-А зачем наш Полли поехал в Кирпичное? Он хочет убить эту тётку из Комитета по делам семьи и детства, у которой там интернат?

-Да точно, – поддержал её Шэгги. – Он же, помнишь, говорил нам про пророчество Пряхи! Что скоро-скоро жизнь снова станет, как была до войны. Безо всех этих ужасов, без бродячих домов и нефтяных коров. Я, правда, ничего не помню... как всё тогда было. Но папа говорил, что очень даже распрекрасно. А лёгкое электричество использовали только на никельных заводах, и ещё там молоко давали рабочим. За вредность.

-Хорошо бы, да не верится, – пессимистично буркнул Майло, которого Тин-Тин крепко держала за ухо, чтобы он не уворачивался от ватки с перекисью. – Такое чувство, как будто мы живём внутри осьминога, который решил поймать надоедливую мошку, и завязался сам вокруг себя узлами.