-Особенно Тин-Тин. А комендант у них – сволочь последняя. Потому что делает в своём корпусе всякие непонятные вещи… такие страшные, что даже в голове не укладывается, как это может быть. Я не знаю, как это выразить, простите. Ну, хотя бы чернявки эти. Никто не видел, но при этом все знают, что они оттуда. И интернат в Кирпичном, куда детей крадут. А на той неделе кто-то убил на Заднем Дворе ребёнка никельщиков. Тело потом два дня в Бараках валялось, пока его собаки с пустырей не растащили. Я девчонкам не говорил, а Шэгги знает. Только он на Задний Двор не ходит, ему нельзя. Им всем нельзя.
-Задний Двор – это то, что сзади всего Никеля? – зачем-то уточнил я, хотя вся эта несуразица решительно отказывалась укладываться у меня в голове. В Антинеле и то было как-то попроще, всё-таки меня почти постоянно опекал Норд – вынимал из лифтов в коматозном состоянии, отпаивал валерьянкой после блудок по корпусам и вообще всегда был со мной на связи… хотя, судя по этим sms, он и сейчас… Мдя.
-Ну да, верно, – Майло уткнулся острым подбородком в ладошки.
-А почему всем нельзя, а тебе можно?
-У меня родителей нет. Даже если я наступлю в нефть, ничего не будет. На Заднем Дворе, главное, на рельсы не выходить и с живыми не разговаривать. И к Баракам не приближаться, там гиблое место. Тогда всё будет нормально. Я привык.
-?.. – я продолжал тихо сходить с ума от этого города Никеля.
-Когда в нефть наступишь, она на тебя налипает, навсегда, и получается, что ты принесёшь к себе домой чью-то смерть. А у всех кто-то родной есть, у Шэгги дядя, у Тин-Тин сестра старшая, а у Анияки мама осталась жива, правда, они обе сейчас в трамвайном депо, на Озёрах. И только я совсем один живу. Потому и хожу, где хочу.
-Понятно… – на самом деле, всё было очень непонятно, но я был благодарен Майло хотя бы за это объяснение насчёт подозрительной красной лампочки, правил выживания на этом Заднем Дворе, и второго подъезда, чтобы ему сгинуть в бездне!
-О, скоро семь! Свет в коридорах дадут, – глянув на наручные часы, обрадовался Майло.
-Щас пойдём в обратку через центральную лестницу. Я спать хочу так, что просто вешаюсь. Вот только съем что-нибудь и сразу же лягу. Где-то у меня в заначке были сухарики, если их, конечно, Тин-Тин не взяла… попользоваться.
-Ты не наелся? – удивился я. – А на кухню нашу ты не заходил?
-Заходил, конечно. Хоть темно, как у чернявки в желудке, но пришлось навестить родной пищеблок, вещи бросить и подтопить чуток. Эти ж лахудры ни за что не встанут дров подкинуть, только и умеют, что плакаты всякие рисовать… с требованиями!
-Мы там тебе пельменей в кастрюле оставили, и ещё разных сладостей, – начал было я, но Смайлик энергично меня перебил:
-Ну да, я всё съел! Это вы принесли? Спасибо, такая вкуснятина была.
-И ты что, всё ещё голоден?..
-Да нет, – сосредоточенно прислушавшись к себе, отозвался Майло. – До обеда, если сухарики ещё живы, продержусь, и высплюсь заодно. Потом придётся вставать и что-то придумывать. Ну ладно, пойдёмте, уже семь, ща люди встанут. Хватит тут маячить… в розовой простынке, которую Тин-Тин как-то взяла напрокат у соседей с 9 этажа... лет пять назад. Без их ведома…
====== 4. Шаг назад ======
-…И метит в директорское кресло. Выпотрошит генерала, как овчарка плюшевого медведя, а остальные – это так, грязь под ногами.
-Конечно, конечно, а что ты ждала от этой леди сво, мне Линда так сразу и сказала: народ, эту стерву не остановить даже окопами и колючей проволокой…
Я чуть повернула голову, зыркнув через плечо, и в районе кофеварки сразу же стало тихо и пусто, как после атомной войны. Это вот то, что называется – встала не с той ноги. Причём почему-то на свою пудреницу, валявшуюся на коврике у постели. Ума не приложу, как она там очутилась. В общем, вид мелкого зеркального крошева в пудре настроения не поднял. Выйдя на кухню, залитую безумным розовым мартовским солнцем, я обнаружила, что:
а) апельсинового сока на донышке, б) от вида мюсли меня тошнит, в) а почему это меня вообще тошнит утром?!
Вяло жуя вчерашний бутербродец и созерцая немытые чашки, я решила не утруждать себя приготовлением завтрака и выпить кофе у кофеварки. После чего и выслушала там за стаканчиком утреннего эспрессо все полуцензурные домыслы двух лаборанток из седьмого по поводу моей скромной особы. Одновременно морщась и слегка улыбаясь, я метнула смятый стаканчик в мусорку и поплелась в сторону родимой онкологички. Нежелание мыть чашки загнало меня аж в первый корпус (двадцать минут до работы, сорок до квартиры), но, как известно, для бешеной Оркильи это не крюк. Особливо если она встала не с той ноги, да ещё и … упс!
Левый каблук цепляет металлический порожек, и я с грохотом падаю на оба колена, попутно обломав пару ногтей о стену в попытке предотвратить падение. Дьявол, вот это невезуха! Тихо встаю и отползаю к двери во флигелёк в попытке оценить ущерб. Колени сбиты в кровь. Чулки годятся только в мусорку. Каблук так и остался торчать в треклятом порожке. Ногтей не видно, но и искать их, собственно, как-то не хочется… В довершение всех прелестей жизни, боковой разрез на юбке от моих па ушёл далеко вверх. И теперь любой антинелец, взглянув на меня, сможет узнать, что доктор Оркилья носит алое кружевное бельё Incanto…
Пока на горизонте никто не нарисовался, я нервно шмыгнула во флигель и поднялась на пол-этажа вверх, к грязной чердачной двери с надписью мелом: «Ничего интересного тут нет». Какое-то время я сдержанно матюгалась, стянув чулки и промокая платком ссадины. Потом в голове у меня щёлкнуло, я обернулась и ещё раз внимательно посмотрела на дверь. Кажется, я не ударялась головой, когда падала, и вообще во всех отношениях абсолютно нормальный человек. Тогда тем более нелепой казалась эта надпись и тот факт, что вывела её тут рука директора Антинеля – уж я-то его почерк знала получше других!
«Когда ты говоришь «нет», любимый, это всегда значит что-то иное, потустороннее, с налётом инея. Вот только кому ты сейчас это сказал: мне или?..» – подумала я, с умеренным интересом попутно размышляя: надеть туфли и потом хромать, или оторвать второй каблук, сделав из обуви эксклюзивные чешки. А потом, сообразно женской логике, вообще свесилась в пыльный сумрак лестничного пролёта и отправила искалеченные босоножки полетать. Всё равно вниз идти…
Ну да, это выход: пройти по флигелю до торцевой двери, а там очень-очень быстро шмыгнуть в третий корпус, где живут девочки-сакилчи. Уж они-то в паре туфлей мне не откажут…
Запихав безнадёжно испорченные чулки в курительное ведро с бычками и песком, я пошла вниз, деликатно маскируя гипер-разрез на юбке своей сумочкой. Пыльные гранитные ступеньки неприятно холодили кожу. Сквозь узкие, замазанные белилами стёкла проникало минимально необходимое количество света. Примерно в середине пути, на стене у входа в холл этажа, мне на глаза попалась выцветшая розовая бумажка с надписью: «Стой! Тяжёлое электричество! Опасно для жизни! При проникновении в заражённую зону лица без пропусков расстреливаются на месте в целях предотвращения пагубных последствий». Внизу темнел косой росчерк подписи какого-то коменданта от военного совета. Угол с фамилией коменданта был оторван, от него осталась только буква «Е», словно восток на шкале компаса.
Хихикнув над странной надписью и пожав плечами, я сквозь приоткрытую дверь заглянула в холл. Там неприятно пахло нашатырём или чем-то ещё больничным, тонко звенела нить накала в опутанной паутиной лампочке. Окна, как и на лестнице, кто-то очень умный замазал белой краской (а зачем их тогда вообще было делать?..). Впрочем, за год в Антинеле я уже слегка привыкла к многочисленным вывихам в общественной жизни. Настолько, насколько к ним вообще возможно привыкнуть.
Ага, ну вот и первый этаж. Хм, что-то я не поняла: а где мои туфельки? По всем законам свободного падения, гравитации и логики, они должны валяться вот тут, в благодатной серой пыли, под уходящим в высоту колодцем лестничных пролетов. Однако ничего, даже отдалённо похожего на обувь, в этом гулком сумрачном подъезде не наблюдалось.
