-Ой, мухняшечка! – Ленточка ухватила Камилло за свитер и со счастливым звоном потёрлась об него щекой. – Ты такой шерстяной и уютный, как бабушкины вязаные носки со снежинками! Ты платить пришёл? Да брось, у нас много пассажиров, до конца рейса хватит. А вот твоему тёмному ангелу сейчас самому впору горяченького выпить, в чём только жизнь держится... Ну-ка, погоди...
Не слушая слабые протесты ошарашенного Диксона, Ленточка деловито вытащила из-под сиденья немного помятую алюминиевую кружку с логотипом депо – трамваем с крылышками – и обтёрла её рукавом платья. Потом взяла с панели аптекарскую бутылку с тёмно-алой, солоно пахнущей кровью, и щедро плеснула в чашку, наполнив её почти до краёв.
-Отнеси ему, только осторожно, не расплескай. Кружку вернёшь! – велела Ленточка и придержала для Диксона дверь. Чуть кривясь из остатков брезгливости, Камилло бережно донёс тёплую, почти горячую чашку до Рыжика и сел рядышком.
Уже хотел коснуться плеча, чтобы разбудить, но не успел – тонкие ноздри Рыжика вздрогнули, он резко вскинул голову и непроизвольно облизал пересохшие губы, уставясь на чашку в руке Камилло.
-Это... тебе. Держи, – Камилло едва удержался от того, чтобы передёрнуться, когда Рыжик, торопливо выхватив у него кружку, сделал первый глоток. Но взял себя в руки, вспомнив старую истину – sua sunt cuique vitia, никто не идеален. В том числе и он сам... «Тоже мне, судья Рыжику выискался. В белом парике с буклями, и Уголовным кодексом в лапке. Ой, я вас умоляю! Консерва старая, а туда же – кривит личико и мизинчик оттопыривает... Радовался бы, что ему сейчас лучше станет, а не косился, как поп на пентаграмму!».
-Пей, – вздохнул Диксон, глядя, как Рыжик с блаженством отхлёбывает из чашки, и стёр мизинцем с его щеки алую каплю. Ленточка объявила следующим Военный городок, и трамвай застучал по рельсам, потихоньку набирая скорость.
-Камилло, спасибо тебе огромнющее, – Рыжик допил до дна и с благодарностью посмотрел на Диксона. Впервые со вчерашнего вечера его фарфорово-белое лицо оживил слабый румянец, глаза снова заблестели. – Спасибо.
-Это Ленточка поделилась, – ответил Камилло с улыбкой. – Похоже, она тебе симпатизирует, мой юный падаван...
-Да ладно, – отозвался Рыжик и, отведя взгляд, разрумянился пуще прежнего.
-С «да ладно» вышло неладно. Говорят, его съели, – прикололся к Рыжику всё никак не желающий угомониться Диксон. – Ты бы сходил, девушке чашечку отнёс, поблагодарил её за заботу! Иди давай, я тут подожду...
Снятый сильной рукой Камилло с сиденья за шиворот и отправленный в полёт до кабины, Рыжик по инерции пробежал аж через полсалона, прежде чем смог остановиться. Потом он что-то экспрессивно прокричал в сторону Диксона, потрясая в воздухе руками, и исчез за дверью, откуда долетело радостное позвякивание Ленточки.
«Вот то-то же, – удовлетворённо подумал Диксон, по-куриному прикрывая глаза наполовину и вошкаясь по сиденью в попытках угнездиться поудобнее. – Молодёжь! Пока не научишь, так и будут по углам друг от друга жаться! Вот я в его годы...» – Камилло сладострастно улыбнулся в усы и погрузился в воспоминания. Судя по тому, что вот уже три остановки подряд объявляла не Ленточка, а громко орущая на весь салон кондукторша, юный падаван Рыжик внял советам своего мудрого наставника Диксона...
...Домой они добрались к полудню – живая иллюстрация к истории о возвращении блудного сына, отражения родного берега в глазах прошедших кругосветку моряков. Успевший отоспаться в трамвае Камилло первым делом поскакал на кухню, на ходу стягивая с ног ботинки, и с ножом наперевес напал на вчерашний пирог с яблоками. Когда он, отряхивая с усов крошки и запивая молоком прямо из пакета, вернулся к двери, чтобы всё-таки закрыть её, Рыжик уже спал лицом в диван, даже не сняв Камиллова пальто.
Он проспал, как убитый, не шевелясь, до самых сумерек, пока не прозвучал в накатывающих волнах мартовского вечера гудок на ткацкой фабрике. Камилло к этому времени успел изготовить пожаренную соломкой картошку с беконом, схомячить её процентов так на семьдесят, страшно устыдиться и начать варить супчик.
-Умммм... надеюсь, он не с шампиньонами и брокколи, как тот, что мы выкинули вместе с кастрюлькой, когда он проел в ней дыру насквозь?..
Помятый взлохмаченный Рыжик маячил в дверях, обтирая косяки. На его шее был повязан ветхий пожелтевший бинт с искусно вышитым цветочным узором – подарок Ленточки. Сам Рыжик в качестве сувенира оставил девушке свой шёлковый чёрный шейный платок и насильственно снятый с Диксона «мухнявый» свитер, по поводу чего Камилло теперь слегка на Рыжика дулся.
-Какой сварю, такой и съешь, – сварливо отозвался Диксон, энергично вытряхивая в свой супец макароны-звёздочки. – Золотое правило общепита!
-Ф-ф, – презрительно отозвался на это Рыжик, уселся на табуретку, зацепившись за неё ногами, положил перед собой на стол трофейное яйцо и стал на него смотреть. Яйцо время от времени слабо покачивалось и издавало странные тикающе-щёлкающие звуки.
-Что же это за штукенция? Может, из них выводятся новые трамваи? – предположил Камилло, заинтригованно вытягивая шею. – Или этот, как его... мф... Лунтик?
-Я родился! – голосом вылупившегося из яйца Лунтика воскликнул Рыжик, и пальцами изобразил, как он шевелит своими четырьмя ушами. Или что там у этой сиреневой твари за псевдоподии из головы торчат. Камилло громко хрюкнул в кастрюлю с супом.
-Да, ты поплюй в него, поплюй, – радостно подхватил Рыжик, – за мной утром Садерьер приедет, мы его супчиком покормим на дорожку...
Словно в ответ на его слова, запел на столе чёрный LG с бриллиантом в уголке – на Дьена стояла мелодия Энии Cherry Tree.
-Слушаю, – Рыжик прижал телефон плечом, потянувшись за молоком – да так и замер. Выслушав скороговорку Садерьера, он коротко обронил «Да», захлопнул крышечку LG и несколько растерянно посмотрел на Камилло.
-Дьен говорит, мне пока нельзя в Антинель. Там что-то такое происходит... Я остаюсь здесь.
-Вот и хорошо, – обрадовался Камилло, – нечего тебе теперь в Антинеле делать...
Пауза, вздох, тень застарелой боли в чёрных глазах – и прогнавшая эту тень улыбка Диксона:
-Нечего тебе делать в Антинеле, Рыжик.
-...Спасибо тебе за всё, – сказал Камилло поздно вечером, уже гася свет, и ужасно этим испугал взбивавшего подушку Рыжика.
-Ты... что? Уже прощаешься? – спросил он, медленно опускаясь обратно на диван и выпуская из разжавшихся пальцев угол наволочки. В чёрных глазах плеснулась давняя, застарелая боль, и Рыжик поспешно отвернулся, попытавшись закрыть лицо вздёрнутым плечом.
-Рыжик, я не об этом, я хочу сказать: я тебе благодарен за то, как ты изменил мою жизнь. Ведь с тех самых пор, как мы повстречались, я стал совершенно другим Камилло, – предпринял ещё одну неуклюжую попытку высказать все свои ощущения Диксон, в ужасе глядя, как Рыжик встаёт и делает шаг к двери, чтобы уйти. Обитатель сумерек, он всегда ухитрялся услышать или увидеть тёмные стороны вещей, их изнаночную сторону. Принцесса, которая способна найти горошину даже там, где её нет. Светлая полоса в жизни Рыжика была слишком короткой, чтобы он успел поверить в то, что кто-то может просто благодарить его, чтобы понять, что слова «спасибо за всё» не означают «ты мне больше не нужен»...
И вот что с ним теперь делать, самый умный Диксон?! Слова – тлен, глупое серебро, зачем Камилло только начинал, у него никогда не получалось превращать золото в это серебро...
Шаг, совсем рядом – белое фарфоровое лицо, застывшее и неживое, две тёмные родинки на шее, над воротничком блузы, вздёрнутое плечо... Камилло в последний момент удержался, удержал руку, протянувшуюся, чтобы схватить Рыжика за локоть, остановить, оставить здесь. Тихо-тихо спросил:
-Ну почему ты всегда веришь только в свою темноту?
-У меня больше ничего нет, – глухо отозвался Рыжик. – Ты ведь знаешь. Ты ведь меня видел – настоящего. Тогда, в Берёзниках. Ты теперь знаешь, почему Дьен называет меня... милорд. Я удивляюсь, почему ты не сказал этих слов раньше – сразу, как всё понял, или в трамвае. Знаешь, а мне теперь даже легче. Я весь день ждал, ждал, когда ты скажешь, что мне нужно уйти. Казни ждать легче, поверь, я знаю...
