Створы дворцовых ворот открылись, и сразу смолкло веселье толпы. В мертвой тишине глубочайшего изумления она узрела чудо. Поднявшись по мраморным ступеням, все ― единороги, мулы, карета, страусы, дамы, пажи ― без труда прошли сквозь узкие ворота, и многотысячное «ах!» огласило воздух, когда последние двадцать четыре мавра блестящими рядами проследовали внутрь, и ворота тут же мигом с шумом за ними захлопнулись.
Толпа долго, но тщетно глазела вслед сокрывшемуся шествию и, убедившись, что за воротами все тихо и спокойно, уже вознамерилась взять приступом дворец, где исчезло сказочное чудо, однако усилиями сбиров была рассеяна.
Тогда все снова устремились вверх по Корсо. Но там, возле церкви Сан-Карло, стоял на своем помосте всеми покинутый синьор Челионати. Он кричал и бесновался ужасно:
― Глупые люди! Легковерные люди! Что вы носитесь, что бегаете как оглашенные, покинув своего честного Челионати? Лучше бы вы остались здесь, послушали из уст мудрейшего, многоопытнейшего философа и адепта разгадку чудес, на которые вы сейчас глазели широко разинув рты, как мальчики-несмышленыши! Однако я все вам открою. Слушайте! Слушайте! Я скажу вам, кто сегодня приехал во дворец Пистойя! Слушайте! Слушайте!.. Скажу, кто там сейчас отряхает пыль с одежд!
Эти слова разом остановили толпу, шумным потоком несущуюся вперед, и теперь она вся уже теснилась вокруг помоста, уставившись на Челионати с жадным любопытством.
― Граждане Рима! ― с пафосом возгласил Челионати. ― Граждане Рима! Радуйтесь, веселитесь, ликуйте, бросайте в воздух шапки, шляпы или что у вас там на голове! Вам выпало превеликое счастье! В ваш город пожаловала из далекой Эфиопии всемирно известная принцесса Брамбилла, чудо красоты, к тому же владеющая столь неисчислимыми богатствами, что ей ничего бы не стоило вымостить весь Корсо крупнейшими алмазами и бриллиантами! И кто знает, что она готова сделать вам на радость! Я знаю, среди вас найдется немало людей, которых не назовешь безграмотными ослами, ― людей, сведущих в истории. Эти знают, что светлейшая принцесса Брамбилла приходится внучкой мудрому королю Кофетуа, основавшему Трою, и что ее двоюродный дед, великий король Серендиппо, любезнейший господин, здесь у Сан-Карло вместе с вами, милые дети, не раз объедался макаронами. Если я еще добавлю, что от купели эту знатную даму Брамбиллу восприял не кто иной, как королева Тароки по имени Тартальона, и что Пульчинелла обучал ее игре на лютне, то этих знаний вполне достаточно, чтобы вам прийти в восторг. Так беснуйтесь же, люди, от радости! С помощью тайных наук ― черной, белой, желтой и синей магии ― мне стало известно, что принцесса Брамбилла приехала сюда на поиски своего сердечного друга и жениха, ассирийского принца Корнельо Кьяппери, который покинул Эфиопию, чтоб удалить себе коренной зуб, что я весьма успешно и выполнил. Вот он, этот зуб, перед вами!
Челионати открыл маленькую золотую коробочку, вынул из нее очень белый, длинный, острый зуб и поднял его высоко в воздух. Толпа громко вскрикнула от восхищения, нарасхват раскупая слепки зуба, которые шарлатан пустил в продажу.
― Слушайте, слушайте, добрые люди! ― снова заговорил он. ― После того как ассирийский принц Корнельо Кьяппери со стойкостью и терпением вынес эту операцию, сам он неизвестно куда исчез. Ищите его, люди, ищите ассирийского принца Корнельо Кьяппери, ищите повсюду ― среди масок на Корсо, в своих комнатах, каморках, кухнях, погребах, в ящиках шкафов. Кто его найдет и невредимым доставит принцессе Брамбилле, получит от нее в уплату за находку пятьсот тысяч дукатов. Во столько она оценила его голову, не считая содержимого сей головы, столь богатой умом и рассудком. Ищите его, люди, ищите! Но сможете ли вы разглядеть ассирийского принца, если бы даже он оказался у вас под самым носом? И сможете ли заметить принцессу Брамбиллу, хотя б она стояла рядом с вами? Нет, вы не сможете этого сделать, если не воспользуетесь очками, которые мудрый индийский маг и волшебник Руффиамонте самолично шлифовал и коими я из милосердия и чистой любви к ближнему готов вас снабдить, буде вы не пожалеете на это нескольких паоли. ― Тут шарлатан открыл ящик и вынул целую груду большущих очков.
Если люди крепко вздорили между собой из-за принцева зуба, то теперь свара из-за очков усилилась еще вдесятеро. От ссоры перешли к тычкам и побоям, пока наконец, по итальянскому обычаю, не засверкали ножи, так что сбирам снова пришлось вмешаться и рассеять толпу, как это было перед дворцом Пистойя.
Пока это происходило, Джильо Фава, погруженный в глубокое раздумье, все еще стоял перед дворцом, неподвижно уставившись на его стены, за которыми так загадочно скрылось причудливейшее маскарадное шествие. Ему казалось странным, что он никак не может преодолеть какое-то жуткое и в то же время сладостное чувство, целиком овладевшее его душой. Еще более странным казалось ему, что свою мечту о принцессе, которая искрой вылетела из ружья и бросилась ему в объятия, он невольно связывал с этим причудливым шествием; более того, у него даже шевельнулась догадка, что в карете с зеркальными окнами сидела именно она ― его сонная греза. Легкий удар по плечу вывел Джильо из задумчивости: перед ним стоял шарлатан.
― Эх, мой добрый Джильо! ― заговорил Челионати. ― Нехорошо вы сделали, что ушли от меня, так и не купив ни принцева зуба, ни волшебных очков.
― Оставьте меня в покое, ― ответил Джильо, ― не приставайте с вашими дурацкими шутками и нелепой болтовней, которой морочите людей, чтобы сбыть им свой никуда не годный хлам.
― Ого, сколько гордости, молодой человек! Я был бы рад выбрать для вас из моего, как вы изволили выразиться, негодного хлама верное средство, талисман, который помог бы вам стать отличным, хорошим или хотя бы сносным актером, ибо последнее время, господин Фава, вы изволите прескверно играть в своих трагедиях.
― Что? ― взревел Джильо, не помня себя от злобы. ― Синьор Челионати, вы позволяете себе называть меня скверным актером, меня, кумира римской публики?
― Куколка моя! ― спокойно ответил Челионати. ― Да ведь это вы себе только вообразили. В этом ни слова правды. Если иногда и случалось, что в минуту особого вдохновения некоторые роли вам удавались, то сегодня вы безвозвратно лишитесь даже той малости успеха или славы, которую снискали. Ведь вы совершенно забыли своего принца; а если порой его образ и встает в вашем сознании, то он потерял все свои краски, потускнел, закостенел, и не в ваших силах снова вдохнуть в него жизнь. Все ваши помыслы, все чувства сосредоточены на той странной мечте, которая, как вы сейчас думаете, проследовала в карете с зеркальными окнами во дворец Пистойя. Замечаете, что я читаю в вашей душе, как в открытой книге?
Джильо, покраснев, опустил глаза.
― Синьор Челионати, ― прошептал он. ― Вы, право, преудивительный человек. Должно быть, вам подвластны тайные силы, они вам помогают угадывать мои самые сокровенные мысли. А вместе с тем ваше шутовское поведение перед толпой... Одно с другим не вяжется. А впрочем, дайте мне пару ваших больших очков!
Челионати громко рассмеялся.
― Все вы, люди, таковы! ― воскликнул он. ― Пока здоровы, пока у вас ясная голова и хорошо варит желудок, вы верите лишь тому, что можете пощупать руками. Но стоит начаться у вас душевному или физическому несварению, как вы жадно хватаетесь за первое, что вам предлежат. Ха-ха! Профессор, который громил мои, да и все на свете симпатические средства, предавая их анафеме, на другой день с трогательной серьезностью прокрался к Тибру и, как ему посоветовала старая нищенка, бросил в воду левую туфлю в надежде, что утопит мучившую его злейшую лихорадку. А мудрейший из мудрейших синьоров, который зашил в уголок плаща порошок крестового корня, дабы преуспеть в игре в мяч? Я знаю, синьор Фава, вам хочется сквозь мои очки увидеть свою мечту, принцессу Брамбиллу. Но сейчас вам это не удастся. Впрочем, возьмите, попытайтесь.
Джильо жадно схватил красивые, блестящие, непомерно большие очки, которые протянул ему Челионати, и, надев их, взглянул на дворец. И ― о диво! ― стены его стали вдруг прозрачными, как хрусталь; но Джильо ничего не разглядел за ними, кроме смутно, беспорядочно мелькающих пестрых фигур, и только иногда по телу его словно пробегал электрический ток, возвещая о прекрасной мечте, которая, казалось, тщетно силилась вырваться из этого безумного хаоса.
