Тут страусы наперебой с маврами подняли крик, перемежавшийся пронзительным писком множества других диковинных птичьих голосов. Громче всех, однако, кричал Джильо; словно очнувшись от оцепенения, он обрел полное спокойствие: ему казалось сейчас, будто он присутствует на каком-то бурлескном спектакле:

― Тысяча чертей! Что это такое? Бросьте наконец беситься! Прекратите всю эту чертовщину! Будьте же разумны, скажите, где я могу найти светлейшую принцессу, прекрасную Брамбиллу? Я, Джильо Фава, знаменитейший в мире актер, которого принцесса Брамбилла любит и собирается удостоить высокой чести... Да слушайте же меня! Дамы, мавры, страусы, не давайте себя дурачить всеми этими глупостями. Я знаю все лучше, чем ваш старик, ибо я не кто иной, как белый мавр!..

Но как только дамы наконец увидели Фаву, они залились долгим, пронзительным смехом и набросились на него. Джильо сам не мог понять, почему его вдруг обуял ужасный страх, и он всеми силами старался от них увернуться. Это ни за что бы ему не удалось, не догадайся он широко раскинуть плащ и взлететь под самый купол. Тут дамы принялись гонять его из стороны в сторону, бросая в него большими платками, пока он, обессиленный, не свалился. Они накрыли его с головой филейной сеткой, страусы принесли большущую золоченую клетку и безжалостно заперли в нее Джильо. В ту же минуту светильник погас, и все как по волшебству исчезло.

Клетка стояла на большом открытом окне, и Джильо мог глядеть на улицу: толпы людей, устремившихся в театры, в остерии, схлынули, и потому на улице не было ни души ― бедный Джильо, втиснутый в свое узилище, пребывал в безнадежном одиночестве.

― Так вот оно, долгожданное счастье! ― печально воскликнул Джильо. ― Неужели меня обманет и нежная, дивная тайна, скрывшаяся во дворце Пистойя? Я видел здесь тех же мавров, дам, тюльпанного старичка, страусов, которые прошли тогда в узкие ворота дворца. Но сегодня среди них не было мулов и крошечных пажей в камзольчиках из пестрых перьев. Не было и принцессы Брамбиллы, предмета моей горячей страсти, моей пламенной любви. О Брамбилла! Брамбилла! в этом позорном заточении я должен прозябать и никогда не придется мне играть белого мавра! О! О! О!

― Кто там так жалобно скулит? ― послышалось с улицы. Джильо мигом узнал голос старого шарлатана, и в его смятенной душе зажегся луч надежды.

― Челионати! ― живо откликнулся он. ― Дорогой синьор Челионати, вас ли я вижу в лунном свете? Я сижу здесь в клетке, в самом отчаянном положении. Меня заперли, точно птицу. О боже! Синьор Челионати! ― вы отзывчивый человек и не покинете ближнего в беде; вам подвластны волшебные силы, помогите мне, вызвольте из постыдного мучительного плена. О свобода, бесценная свобода, кто тебя больше ценит, чем несчастный, сидящий в клетке, пусть даже золотой?

Челионати громко рассмеялся, потом сказал:

― Это, Джильо, вам в наказание за проклятую вашу глупость, за все ваши нелепые фантазии! Кто вам велел заявиться во дворец Пистойя в таком безвкусном маскараде? Как вы смели вторгнуться в общество, куда вас не звали?

― Как? ― возмутился Джильо. ― Прекраснейший наряд, единственный, в каком я счел достойным предстать перед принцессой Брамбиллой, вы называете безвкусным маскарадом?

― Да ведь именно этому красивому наряду вы и обязаны тем, что с вами так дурно обошлись.

― Но разве я птица? ― с негодованием и гневом воскликнул Джильо.

― Во всяком случае, ― продолжал Челионати, ― дамы приняли вас за птицу, притом такую, какой они жаждут обладать, а именно за желторотого птенца!

― О боже! ― совсем вышел из себя Джильо. ― Я, Джильо Фава, знаменитый трагический актер, белый мавр ― желторотый птенец?

― Ну, синьор Джильо, ― отозвался Челионати, ― наберитесь терпения, если можете, спите спокойно! Кто знает, что хорошенького принесет вам завтрашний день!

― Сжальтесь! ― закричал Джильо. ― Сжальтесь надо мной, синьор Челионати, освободите меня из проклятого заточения! Никогда в жизни не переступлю я больше порога этого проклятого дворца!

― По правде говоря, ― откликнулся шарлатан, ― вы совсем не заслуживаете сочувствия, ибо пренебрегли всеми добрыми советами и готовы были кинуться в объятия моему смертельному врагу, аббату Кьяри, который, да будет вам известно, своими бездарными стихами, полными лжи и фальши, и вверг вас в эту беду. Но, в сущности, вы не плохой малый, а я добрый, мягкотелый дурак, что не раз уже доказывал, и потому постараюсь спасти вас. За это, надеюсь, вы завтра купите у меня еще пару очков и слепок с ассирийского зуба.

― Куплю все, что вам угодно, только освободите меня! Я здесь почти задохся. ― Так говорил Джильо, и шарлатан, поднявшись к нему по невидимой лестнице, открыл большую дверцу клетки, сквозь которую пытался протиснуться злополучный желторотый птенец.

В эту минуту во дворце поднялся беспорядочный шум: какие-то противные голоса завизжали, запищали, захныкали.

― Дьяволы преисподней! ― вскричал Челионати. ― Ваше бегство замечено, скорее уходите.

Отчаяние придало Джильо силы, он наконец протиснулся наружу; недолго думая, выбросился из окна на улицу, вскочил на ноги, не получив ни малейшего повреждения, и как ошалелый пустился наутек.

― Да! ― воскликнул он, все еще не помня себя от волнения, когда вбежал в свою комнатку и увидел дурацкий костюм, в котором боролся со своим «я». ― Да, нелепое бесплотное чудовище, которое лежит там, это мое «я», а роскошное одеяние принца злой дух украл у какого-то желторотого птенца и силой колдовства навязал мне, чтобы прекраснейшие дамы в роковом заблуждении приняли меня самого за желторотого птенца. Я знаю, что говорю бессмыслицу, но так оно и должно быть, ибо, в сущности, я сошел с ума оттого, что мое «я» бестелесно... Го! Го! Смело вперед, смело вперед, мое дорогое, прекрасное «я»!

С этими словами Джильо сорвал с себя роскошное платье, влез в свой нелепейший маскарадный костюм и побежал на Корсо.

Вся радость небес охватила Джильо, когда прекрасная девушка с тамбурином в руках пригласила его танцевать.