– Я прошу – станцуй.

– Но вначале я переоденусь, – сказала она. Лейла подошла к портьере и, уже взявшись за край темного бархата рукой, обернулась: – Это будет танец одной древней богини. Какой из них – ты догадаешься сам!

Из-за ширмы она вышла совершенно нагой. Змеевидные черные локоны сползали от ее ушей, в которых были тонкие золотые кольца, на плечи; локоны доходили почти до груди – острой, торчавшей чуть в стороны.

В руках Лейла держала красный платок.

– Этот ковер будет моей сценой, – сказала она, затушив первую свечу.

Нет, он не мог привыкнуть к красоте ее тела! Каждое движение Лейлы возбуждало Давида. Когда она шла к нему по ковру, когда ловко ускользала от его рук, задувая одну за другой свечи.

– Не сейчас, – говорила она. – Ты сам просил меня станцевать. Теперь – наслаждайся!

Когда в комнате стало темно и только тяжелая бордовая тень от последней свечи ожила на стенах, Лейла вышла на середину ковра. В ее пальцах был зажат огненно-красный лоскут материи.

Давид знал, что это будет за танец. Он знал, что увидит богиню любви. Но с каждой минутой он все сильнее убеждался, что ошибается. Тонкая, сильная фигура Лейлы, сразу отыскав особый, едва уловимый ритм, то порывисто двигалась на своей мягкой сцене, то становилась медлительной и томной; но как она ни поворачивалась к Давиду, ее лицо было закрыто огненным лоскутом, который всякий раз так неожиданно вспыхивал, растягиваясь в ее руках, становясь похожим на ширму; и если даже Давид случайно видел уголок рта, краешек носа или уха танцевавшей на ковре женщины, ее лоб, изгиб бровей, он никак не мог уловить одного – ее глаз! Только один раз он увидел лицо танцовщицы – в зеркале, когда она проплывала, обращенная к нему спиной. Увидел его без платка. Но крепкое вино сыграло с ним свою злую шутку – это была не Лейла! Из зеркала на Давида взглянула чужая женщина – белокожая, без кровинки в лице, с кривым изломом бровей, горящими темными глазами, ястребиным носом, тонкой складкой насмешливо сжатых губ. Но как быстро возникло видение, так же быстро исчезло.

Танец закончился неожиданно – Лейла остановилась у самой портьеры. Взявшись за край полога, обернулась:

– Ты доволен?

Она выглядела серьезной, но темные глаза ее как всегда смеялись. Не дождавшись ответа, Лейла скрылась за портьерой. Он видел, как бедра ее касались плотного бархата там, где была золотая шнуровка, стягивающая два полога.

Покачнувшись, Давид поднялся со стула.

– Ты узнал ее танец? – спросила Лейла, когда тупой столовый нож в его руке рассек золотой шнур.

– Нет, – отбросив нож, ответил он и потащил оба полога в стороны.

– Какой же ты недогадливый, – с усмешкой откликнулась Лейла. Его руки уже касались женских бедер. – Ее зовут Ата. Ата, Давид. Ну же, что ты медлишь!

Он грубо притянул ее за бедра. Но теперь в его руках извивалась не женщина-змея, чье тело упруго и горячо, но нечто иное, чего он распознал не сразу: это была улитка – скользкая и непослушная! Несмотря на все желание отдать себя, она все время пыталась увернуться, скрыть что-то. И когда Давид укротил ее, сделал послушной, своей, когда она сдавленно закричала, рука его сама потянулась к лопаткам Лейлы. Захмелевший, он не сразу понял, что пальцы его взбираются по безобразному холму. Отпрянув, Давид задохнулся от ненависти и омерзения. Это была горбунья! Руфь! И тотчас он услышал отвратительный и злой смех.

«Ата, – вдруг зазвенело в его голове. – Я знаю, кто ты: богиня лжи и обмана!»

Давид рванул на себя портьеру, и тяжелая деревянная гардина, как меч гильотины, обрушилась на него с потолка – он едва успел отскочить в сторону. За портьерой никого не было – лишь узкая приоткрытая дверь. Но в отличие от двери в убогом домишке на окраинах Пальма-Амы, где он уже был обманут, эта дверь точно приглашала его войти…

Давид отворил дверь и перешагнул порог – играть так играть! Его встретила крошечная шестиугольная комната с шестью дверями. Одна из них и вела в покои Лейлы. На каждом простенке тут горели светильники. Давид направился к первой из дверей и распахнул ее…

Ему открывались пустые коридоры, похожие на тоннели, с картинами и светильниками, устланные ковровыми дорожками; полутемные залы. В одном из зеркал он поймал свой взгляд – его легко могли принять за помешанного и вызвать полицию.

Где-то внизу заливалась лаем собака – как пить дать, Герцог!

Поостыв, стараясь шагать бесшумно, Давид прокрался в каминный зал – небольшой, слабо освещенный, с теплым дыханием медленно угасающих за витой чугунной решеткой углей.

Впереди были две портьеры, уходящие под потолок залы. За ними горел яркий свет, прожигавший узкое пространство между полотнищами.

Приблизившись, Давид заглянул в узкий просвет. Это была библиотека. У круглого столика с кривыми резными ножками, в широком ореховом полукресле сидела белокурая женщина в домашнем платье. Герцогиня! Она держала на коленях открытую книгу, но взгляд ее был устремлен на двери, точно она кого-то ждала.

К Давиду наконец-таки вернулся рассудок и он решил дать задний ход, но его остановил стук. Книга с хлопком закрылась.

– Войдите! – громко сказала Равенна Руоль.

И почти тотчас Давид услышал приглушенный ответ:

– Здравствуй, Равенна.

Но лучше бы Давид не слышал этого голоса!

– Здравствуй, – ответила герцогиня.

Шаги гостя все четче раздавались на поскрипывающих шашках паркета. Давид вновь прильнул глазом к золотой щелке в портьерах – руку герцогине целовал Огастион Баратран.

– Спасибо, что не забываешь этот день, – сказала она и указала ему на второе кресло. – Восхищаюсь тобой! Наверное, я стану старухой, сгорблюсь, а ты по-прежнему будешь стройным, как юноша! – Герцогиня встала и уплыла в сторону. – Что будешь пить? Как всегда – херес?

– Как всегда, – ответил старик.

Низко звякнули бокалы.

– А я выпью коньяка, – сказала герцогиня. – Она вернулась с подносом, где были вино и фрукты. – Каждый раз ты делаешь из меня прислугу, – добродушно усмехнулась она.

– Скажи мне, – когда они выпили, спросила Равенна Руоль, – ты любил мою мать? Мне так она говорила, что ты ненавидел ее. Это правда?

«Вот оно что, – затаив дыхание у портьер, думал Давид, – вот она связь!»

– Любить и ненавидеть одного человека очень просто, – сказал старик. – Впрочем, я знал это и до знакомства с твоей матерью.

– Ты до сих пор так никого и не нашел себе? – сделав глоток коньяка, спросила герцогиня и достала из вазы крупную синюю виноградину. – Прости, если я задаю бестактные вопросы.

– Во-первых, я уже старый человек. А во-вторых, моя работа отнимает у меня слишком много времени и сил, чтобы я мог связать себя с женщиной.

Герцогиня опустила глаза.

– Твоя работа, – снисходительно произнесла она, но в голосе ее прозвучал оттенок раздражения. – Мама часто рассказывала о тебе Бог знает что. Самые невероятные вещи. Например, что ты – колдун!

Старик улыбнулся:

– Что ж, наверное, твоей матери было виднее.

– Нет, не смейся, пожалуйста, – серьезно возразила герцогиня. – Полжизни ты бродяжничал по Востоку. Твои мать и отец умерли, пока ты странствовал в свое удовольствие. Если верить слухам, то ли в Индии, то ли в Китае ты был чуть ли не шаманом! И вот теперь, уже полвека, ты живешь со своими тайнами! А это объявление в газетах? Белая магия, воплощение в пространстве! Словно мы живем в Средневековье! Кажется, ты и меня хотел привлечь к своему «искусству», когда я была еще девчонкой? Смешно. Я раньше не решалась говорить с тобой об этом, но тебя в нашем кругу многие считают сумасшедшим. – Она раздраженно повела плечами. – Но, знаешь ли, ты и впрямь чудак!

– Мне безразлично, что говорят обо мне твои друзья, эти павлины и невежи. Я хотел поговорить в этот день о тебе, Равенна. Понятно, все думают, что ты – дочь герцога Руоля. О том, кто твой настоящий отец, ты узнала девочкой-подростком из писем, в которые тебе не следовало лезть. Когда ты подрастала, наши отношения с твоей матерью разладились, я годами не видел тебя. А ведь я просил твою мать помочь нам сблизиться! Я мог бы научить тебя великим чудесам!