Зазвонил телефон.

— Машенька, родная, что случилось? Я должен бежать, но мне сказали — ты, вот я и звоню.

Заговорила Марья с трудом:

— Мне нужна твоя помощь. Я написала роман. Прошу тебя…

— О чём речь?! Этого следовало ожидать, что ты рано или поздно что-нибудь да напишешь. Сделаем мы с тобой вот что: не хочу, чтобы ты зря каталась по Москве, подошлю курьера, он отдаст мне рукопись из рук в руки.

— И ты запустишь меня по «зелёной улице»? — спросила Марья.

— К сожалению, не выйдет. Резко изменилась ситуация. Мы потеряли такое право. Рукопись должна пройти все инстанции. Но обещаю, прочитаю быстро и отдам рецензировать своему человеку, — тепло и сочувственно сказал Иван. — К сожалению, прошли те времена. Нужно, чтобы в порядке были бумаги. Главное, бумаги. Ты же не волнуйся. Тщательно соблюдая все правила и законы, сделаю как нужно. Прости, бегу. Высылаю курьера. Позвоню, как только прочитаю. Пара ночей, и всё. Не задержу. Я очень соскучился о тебе! Запустим книгу, закатимся с тобой вдвоём в Домжур, в ЦДЛ или куда-нибудь за город! Имеем же мы с тобой право наговориться вдоволь!

— А что скажет Вероника? Она не объявит тебе выговор с занесением в личное дело? Или вдруг снимет тебя с работы?

Иван сначала опешил — Марья представила себе его лицо, удивлённое донельзя, но справился со своим удивлением, сказал ненатуральным голосом:

— А мы придумаем совещание! Привет, сестричка!

Как же, совещание! — усмехнулась Марья. Вероника возьмёт и позвонит папочке: «Проверь, папочка, какое такое незапланированное да не санкционированное мной совещание?»

Глава третья

1

Иван позвонил через три дня, как обещал. Но ни игривости, ни радости не прозвучало, голос был сух.

— Ты могла бы приехать в редакцию поговорить? — спросил, как спрашивают постороннего человека. — Лучше, конечно, нейтральная территория, но я привязан к телефону, не могу отлучиться.

Марья приехала в редакцию. Не ждала ни секунды. Иван, услышав её голос, выскочил, увёл в кабинет, бросив секретарше: «Ко мне никого не впускать», усадил в кресло, налил чаю, положил перед ней печенье. Выполнив хозяйские функции, стал ходить по просторному светлому кабинету.

Она смело отхлебнула глоток, пытаясь естественными действиями уничтожить возникшую неловкость. Иван остановился перед ней, и Марья обомлела: брат смотрел на неё точно так же, как Кирилл Семёнович, абсолютно зеркальными глазами.

— Ты сама понимаешь, что написала? — спросил.

Она кивнула:

— Правду.

— Какую такую правду? — заговорил, не видя её, холодно и жёстко. — У тебя одна чёрная краска. Ишь, какие несчастные жертвы! Может, хотела написать правду, а получилась клевета! Я и тогда, когда ты мне рассказывала, не поверил, что всё так и было. Но тогда сделал скидку на твоё состояние, на пережитое тобой. Такого сгустка трагедий и несправедливостей не может быть в нашей больнице! Даже если случайно есть такое в одной больнице, такого быть не должно!

— Ванятка! — перебила его Марья. — Что с тобой? Хочешь, пойдём со мной, я познакомлю тебя с Владыкой, с Раисой Аполлоновной. Галину ты видел сам!

— А при чём тут гора Синай? Зачем тебе эта гора?

Марья растерялась: плохо написала, даже Ваня не понял!

— Моисей срывался, сдирал кожу, всё равно лез на гору. Ноги совсем разбил. Кровь проливал на камни.

— Зачем? — жёстко спросил Иван.

— Услышать Бога! — пролепетала Марья. Сердце бухало в голове. Сквозь его грохот неуверенно сказала: — И Богову волю, Боговы слова передать народу, и вывести народ из пустыни, и спасти народ.

— Какого Бога услышать? Какая Богова воля? Какой народ? — Голос Ивана режет уши. — Что с тобой, Маша? Ты совсем свихнулась в своих четырёх стенах. Твоё воображение погубит тебя. Ты больна.

— Это было на самом деле. Моисей спас свой народ: дал ему веру и силы. В Библии написано.

— При чём здесь Библия? Ты не понимаешь, ни одна инстанция не пропустит твой роман, — перебил Иван. Не услышал её. Он говорил о своём, тоже, видно, наболевшем. — Знаешь, на каком волоске держимся мы все? Если я запущу твой роман, меня снимут с работы. За клевету на нашу действительность. За религиозную пропаганду. За шизофренический бред. И Севастьяна Сергеевича снимут. Что тогда мы будем делать? Ты совершенно не понимаешь современного положения вещей. Живёшь вне времени. Литература должна учить положительному, хорошему.

— А разве Моисей не положителен, не хорош?

— Должна учить уважению к власти, — не услышал Иван. — Ну, видел я твою Галину. Несчастная, жалкая старуха. Ей нужно помочь, может, в самом деле сходить с ней в зоопарк. Может, попить с ней чаю?! — Иван снова забегал по кабинету. — Что же нам придумать с тобой? Бедная моя, сестричка моя! Я так хочу помочь тебе!

— Моисей о себе не помнил, почти не ел, почти не спал, — ещё пытается она объяснить. — Сорок лет водил людей по пустыне, пока не выросло целое поколение свободных людей, без рабской психологии.

— Я понимаю, — не слышит её Иван, — в нашей больнице не всё благополучно, есть отдельные серьёзные недостатки, но ведь не такая же безнадёга, как у тебя.

— И ты хочешь всё свести к отдельным недостаткам? Вы что, все сговорились, что ли? Вам выгодно закономерность превращать в «отдельные недостатки»? Аля, Немировская, Дронов умерли потому, что их неправильно лечили! А сколько таких аль и немировских! А если, не ровен час, ты попадёшь в подобную больницу и с тобой будет так? — Марья тут же прикусила язык: не дай бог! Но не выдержала: — Впрочем, тебя, как номенклатурного работника, будут лечить в Четвёртом управлении! — Помолчала. Спросила с любопытством: — А что же вы печатаете, Ваня? А как же прошла твоя первая книга? Ведь она острая, почему же не наказали Севастьяна Сергеевича?

Иван остановился перед ней, готовый бежать:

— Я не поднимал голоса против руководителей. Севастьян Сергеевич великолепно понял, что политически я не испорчу ничего. Материалы, которые я использовал в первом романе, были опубликованы, мой очерк напечатали в центральной прессе! Мой герой — частное явление, никаких обобщений, никаких посягательств на устои, — Иван снова побежал. Он не отзывается на «Ванятку». У него теперь другое имя. Не Иван, не Ванюшка, не Ванечка, не Ванятка, он — Вано. — Знаешь, что я придумал! — радостно воскликнул он. — Давай уберём гору Синай, и Моисея, и всю религиозную тему, которая не имеет никакого отношения к больнице. Уберём Владыку. И уберём то, что Галина — председатель месткома. Давай сделаем местные перегибы, на низком уровне, они вполне возможны, легко пройдут. Сократим несколько сцен. Смысл, который важен тебе, останется. Ну, один листик уберём, всего-то двадцать пять страниц, ерунда. Идёт?! Никак нельзя трогать руководство, — повторил он, — в массах должен поддерживаться авторитет, понимаешь? Официальная печать должна помогать народу и руководству приходить к взаимопониманию. — Иван говорит громко, а глаза не видят её.

Марья не потрудилась вдуматься в то, какие компромиссы он предлагает, не пожелала заметить его волнения, его огорчения, взяла со стола рукопись, пошла к двери.

— Маша, Машенька! — преградил ей путь Иван. — Снимут с работы. Это же «волчий билет». Как жить? Ты не знаешь, я тогда не напечатаю ни одной своей вещи. Больше никуда не устроюсь. Конец судьбы. А у меня семья. Согласись же на доработку, хочешь, я сам сокращу всё, что нужно? И не испорчу. — Она боролась с обидой, не желая понимать его, и он рассердился: — Прости меня, но чего ты взялась за мужское дело? Женщины должны рожать детей. А если уж писать, то о любви. Пиши на здоровье об Игоре, об Альберте!

Марья обошла Ивана и вышла из кабинета.

Секретарша вскочила, распахнула перед ней дверь.

— Маша, Машенька, — догнал её Иван.

За спиной резко зазвонил телефон.

— Машенька, подожди!