<p>
И тут я вдруг почувствовал вокруг себя огненный шар. И сразу увидел там в углу, за инкрустированным столиком с флаконами и пузырьками старика Рериха. Он чертовски весел. Он подмигивает мне. Смелее, офицер, смелее…</p>
<p>
Я умышленно отступаю от нее и она делает шажок за шажком мне навстречу. И не беда, что на глазах ее слезы и еще какое-то упрямство и злость, - она просто, стиснув зубы, движется ко мне. Усилие за усилием… Еще и еще… Конечно, я страхую ее и она это понимает и на лице в мелких биссерках пота тает последнее сомнение. «Я иду, господи, я иду» - кричат ее глаза. Тут открывается дверь и в комнату вваливается Соболев. На лице его смятение медленно, от понимания момента, переходит в восторг. Кажется, он готов хлопнуть в ладоши. Но тут Галина Сергеевна со слезами и каким-то гортанным вскриком падает мне на грудь.</p>
<p>
- Я пошла! Я пошла! Я чувствую свои ноги. Господи, какое счастье!</p>
<p>
Тут она горячо целует меня в лоб, в губы, и я вижу сквозь ее и свои слезы лишь растворяющийся в стене силуэт Рериха…</p>
<p>
Но следующий день какого-то серьезного прорыва не дал. Все повторилось – она делает несколько шагов навстречу, и я подхватываю ее в падении. И так, повтор за повтором. Но все-таки, я вижу на лице женщины, выражение какого-то злого упрямства, и это дает и ей и мне силы. И мы повторяем еще и еще. Тут я вспомнил себя – после ранения и долгой лежки ноги были чужими, ватными, да плюс увечье… И вдруг, почти отчаявшись, наступает перелом, а за ним, наконец, уверенность. В один из таких наших занятий появился сынок. Конечно, он сразу узнал меня - «дерзкого афганца». Что ж, «мир тесен». Но руку протянул, как ни в чем не бывало.</p>
<p>
- Спасибо. Очень рад. – И едва улыбнувшись, спросил у меня:</p>
<p>
– Может необходима какая-то еще помощь?</p>
<p>
– В некотором смысле моя работа закончена, - сказал я, перехватив весьма печальный взгляд Галины Сергеевны. – Здесь уже нужен обычный инструктор. Я думаю, вам не откажут в травматологическом отделении.</p>
<p>
- Вас понял. Что мы вам должны, доктор? – прямо глядя мне в глаза, спросил сынок, становясь вдруг «Витьком хозяином». – Каждая работа требует вознаграждения.</p>
<p>
Честное слово, я оказался не готов к такому развитию событий. Опешил.</p>
<p>
- Виктор, ты поставил Гавриила Алексеевича в неловкое положение. Такие дела решаются «тет-а-тет».</p>
<p>
- Мамочка, ты права, - вяло улыбнулся сынок и подал мне руку. – Я жду вас у себя. Антон Евсеевич с вами свяжется.</p>
<p>
В тот же день я простился с Галиной Сергеевной. Она поцеловала меня на дорожку в губы и заплакала. – Храни тебя Бог. </p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
10</p>
<p>
А за дверью комнаты в общаге меня встречает душераздирающий крик телефона. Межгород. Звонит отец. И главная новость (не считая ту, что убрали, наконец, внутреннюю связь и установили ветерану колхозного труда Республиканского значения персональный телефон с прямым выходом на межгород): у брата Федора родилась двойня. «Ну, братишка, побил все рекорды!» - искренне вслух возрадовался я. Слава Богу, все здоровы. Народившихся мальчика и девочку решили назвать просто - Иваном и Марьей.</p>
<p>
- Они хотели было, сынок, дать имена нас - стариков, - счастливо вздыхает отец, - но люди отсоветовали. Вроде, плохая примета. Младенцы чувствуют себя хорошо. Да и мы, Гаврюша, после такого известия как бы помолодели.</p>
<p>
Тут трубку взяла мама. Обмолвилась несколькими словами. И не утерпела. Спросила-таки: Как Галя? Душа-то болит о ней?</p>
<p>
- Побаливает, мама. Привыкаю.</p>
<p>
- А кто-нибудь есть-то на примете?</p>
<p>
- Есть, мама. Один не останусь. Не переживай.</p>
<p>
Дальше последовало прощание и обмен поцелуями…</p>
<p>
Разговор с родителями на мгновение оторвал меня от едва пережитой нервной действительности и я уловил себя на том, что зверски устал от дома Главы и всех этих событий. Вдруг захотелось какой-то неопределенной свободы и тишины. Рука потянулась было к телефону звонить Анюте и пригласить ее на дачу, но день-то будний. У нее работа. И я принимаю решение. Пропасть, исчезнуть, хотя бы на два, на три дня. Никаких звонков, никому. Только сейчас клиентам дать отбой, отпроситься. Во всяком случае, когда исчезает Анюта, меня она не предупреждает.</p>
<p>
Между тем я стою в раздумье у окна – а за ним валит снег. Большими мокрыми хлопьями. «Декабрь уж наступил», - стучит перефразом поэтическая строка, но без продолжения. «Вот почти и год пролетел, быстро, не заметил», - подумал я и засомневался, может быть все-таки позвонить Анюте?» Нет и нет.</p>
<p>
Я выгребаю содержимое холодильника, укладываю в рюкзак и не забываю сунуть пару бутылок коньяка (презенты клиентов). С запасом. Какое-то время я размышляю, на каком транспорте ехать, на своей или на такси? Впрочем, идти за своей в военкомат мне не хочется, просто не терпится поскорее удрать, и я вызываю такси.</p>
<p>
И вот я на даче. Какое-то время я глубоко и с удовольствием вдыхаю свежие, едва укрытые первым несмелым снегом, ароматы земли и простора, потом любуюсь мордашками кроликов в клетке, которую Пахомыч бережно укрыл прорезиненым плащом. Нахожу в невесть откуда взявшейся деревянной кадке, корм: зерно, морковь, кочаны капусты. Кормлю. Наконец, подаюсь в дом, а в нем и сыро, и стыло. Переодеваюсь в старый армейский тестев бушлат и принимаюсь за главное. Камин. Натаскиваю из баньки дрова - большие чурки колю. Впрочем, на дворе под вечер становится ветрено и тяга в трубе отличная. Так что огонь в камине схватывается мгновенно – греет душу. Я топлю его от души, не жалея дров. Надо чтобы жар настоялся, прогрел стены. Эту премудрость мне передал тесть в еще давние «довоенные» времена. Помнится, каждый новый год мы встречали здесь с друзьями, их женами и подругами.</p>
