Так она лежала много дней, служа живым источником для невидимых жителей пещеры. Шершавые языки до крови истерли ее живот, а холод подземелья сменился жаром. Казалось, в пещере разом засияли сотни черных солнц, дающих тепло, но не дарующих света. Фади обливалась потом и подставляла жаждущие губы под капли, падающие с потолка, но ни одна не попадала ей в рот. Прячась от жары, обитатели скальной толщи заползали между ее ног и копошились там. Это было неприятно Фади, тем более когда холодное тонкое щупальце проникало внутрь нее, чтобы оставить там комок вязкой слизи. Эта слизь жгла Фади изнутри, извивалась, как живая, разрасталась у нее в утробе, чтобы образовать безволосое худое тело, заставив невольную мать в мучениях вытолкнуть его из себя.
Так повторялось много дней, пока Фади не ослабла окончательно, пока обитатели подземелья не оставили истерзанное тело и не позволили, наконец-то, свету коснуться ее ослепших глаз.
Когда она проснулась, живот ее был цел, зато вся правая сторона туловища ныла от тупой боли. Спасаясь от погони мертвецов, она упала на правый бок и сломала ребра. Обломки костей распороли кожу, и в рану попала земля. Нынче Фади боролась с лихорадкой и казалась самой себе слабой и хрупкой, не сильнее тех женщин, что умирали в родах. Как будто волшебная сила, которой она так гордилась, оставила ее и не способна оказалась противостоять обычному заражению крови. Над собой она видела лица: одно принадлежало Толе, а другое - бородатому человеку средних лет. Фади решила, что это был Хозяин Гор, о котором она много слышала здесь, в Савре, но которого никогда не встречала.
Вскоре лихорадка вновь забрала ее и опутала вереницей навязчивых образов и видений. Ей мерещилась башня из дикого камня и Мертвый король, стоящий на ее вершине. В этом сне на нем не было капюшона, и Фади видела бледное, обтянутое кожей лицо, лишенное, казалось, даже намека на мышцы. Король улыбался ей, в провалах глазниц не было видно глаз, но и эти провалы светились торжеством.
- Вот ты и пришла ко мне, матерь птиц, - говорил он, и какая-то сила неумолимо тянула Фади к закутанной в плащ фигуре. Ее ладони ложились в окованные железом руки, и, как только она ступала на верхнюю площадку башни, пол под ней раскрывался и она падала вниз, в хоровод мерцающих огней, а Мертвый король, как огромный нетопырь, летел сверху, и под развевающимся плащом можно было видеть все его худое тело, источенное тленом. Фади одновременно хотела и не хотела его любви: в объятиях железных рук она забывала о своей ране и о болезни, глодающей ее, и лишь какая-то потаенная часть души отталкивала мертвого возлюбленного. Король чувствовал это и хмурился, протягивая к ней руки, но тотчас же в глазницах его вновь зажигался торжествующий огонь, когда Фади подавалась к нему, чтобы забыть о пожирающем ее пламени.
Когда она снова открыла глаза, то готова была увидеть башню и ее зловещего господина, но у ее ложа сидело существо куда более страшное, чем Мертвый король. Он был не стар, но и не то чтобы слишком юн, серые глаза, лишенные даже искры теплоты, внимательно разглядывали Фади. Четыре русые косы, переплетенные разноцветными лентами, лежали на широких плечах.
- Мой господин, - Фади старалась говорить внятно, однако язык ворочался с трудом, - ты бываешь в тех краях, куда мне нет ходу, и за десяток ударов сердца путешествуешь от края до края материка. Ты видел мой край, который я вижу только во снах, и дом, в котором я не бывала пятнадцать лет. Господин, возьми застежку с моего платья и отнеси моей матушке в Суалафи, скажи, пускай молится за меня. Я охвачена огнем, я погибаю, каждый день я рожаю десятки тысяч невидимых чудовищ, вот и сейчас они грызут меня изнутри. Господин мой, уничтожь мерзкое кладбище в двух верстах отсюда, чтобы бесплотная сила больше не вселялась по ночам в мертвые тела, и башню... - Она внезапно замолчала, словно хотела передумать, словно на миг шевельнулась в ее сердце жалость к Мертвому королю. - Нет, господин, башню не трогай, там живет человек, который любит меня беззаветно. Ах, уходи, уходи же скорее, потому что я вновь теряю рассудок!..
Сабхати склонился над ней, чтобы снять застежку с платья, положенного у нее в изголовье, и Фади показалось, что в бездонных и беспечальных серых глазах мелькнуло нечто, похожее на сострадание. Впрочем, зрение могло подвести ее, потому что демоны болезни вновь начали глодать ей ребра, колотить изнутри живот и разрывать утробу. Фади хотела в отчаянии схватиться за руку Сабхати - даром, что та была холодна как ветер и горяча как огонь - но ее свирепый господин уже выскользнул из пещеры и понесся далеко на юг.
Темнота вновь стала укутывать Фади, и на сей раз она не противилась ей. Только руки, замерзавшие даже в жаре лихорадки, прижала к горячей ране на боку, чтобы отогреть. Она снова видела Мертвого короля - ближе, чем в прошлый раз, когда он стоял на вершине башни. Нынче они находились в каком-то подземелье, темном и неприютном, где лишь далеко сверху падал небесный свет. Оба стояли на горе трупов, уходящей вниз насколько хватало глаз. Здесь были все горные животные, когда-либо виденные Фади: волки, медведи, лисицы, рыси, но больше всего было копытных травоядных. Повсюду виднелись переломанные, словно тростинки, ноги серн и косуль, ветвистые оленьи рога, побуревшая от крови овечья шерсть. На самой вершине пирамиды лежало разрубленное надвое тело ее коня. На одной его половине стояла Фади, на другой - Мертвый король. На сей раз он не стал вести долгих разговоров, видимо, чувствуя, что ослабевшая от болезни и сопротивления невеста и без того в его власти. Вместо этого он толкнул ее на лошадиный труп так, что она упала, и навалился на нее всем весом, вдавливая в мертвое тело. Запах тлена с небывалой силой ударил Фади в ноздри и, несмотря на то, что он был противен ей, она ощутила необыкновенно сильный прилив похоти. Словно бы от ее желания подножие жуткой пирамиды охватил огонь, Фади слышала, как пламя, ревя, пожирает мертвую плоть. Король, казалось, почувствовал ее безмолвный призыв, железные руки потянулись распахнуть плащ, но прежде, чем он сумел это сделать, Фади попросила хрипло:
- Подожди... сними железо с твоих рук, чтобы я могла чувствовать горячие объятия, а не холодный металл.
Назвать объятия мертвеца горячими можно было с трудом, но Фади сколько могла оттягивала неизбежное. У нее уже не оставалось сил противиться страшному супружеству и она только тянула время. Мертвый король послушался ее: Фади получила мучительную передышку, пока он расстегивал бесчисленные ремни и зажимы железных рукавов. Под ними оказались тонкие и худые, покрытые язвами руки, которые снова протянулись к Фади, обняли ее с крепостью цепей, и огонь, пожиравший пирамиду, поднялся выше, охватив любовников. Фади сдалась: обвила руками худую шею, а ногами - узкие костлявые бедра и уже не помнила, что происходило после этого, потому как весь видимый мир заполыхал в красном пламени.
Наутро она была слаба, но горячка болезни больше не мучила ее. Ни адского жара, ни ледяного холода Фади больше не чувствовала: ей было прохладно и не более того. Бледная как смерть Тола поднесла ей отвар из размятых ягод костяники - редкое лакомство для этих мест и времени года.
- Я думала, ты погибнешь, госпожа, - сказала она. - Хозяин Гор обещал довести меня до дома, если с тобой случится беда, но как же я могла тебя оставить.
- Обычная лихорадка не может свалить меня, - отмахнулась Фади. Веселость и высокомерие возвращались к ней вместе с силами, а с ними приходил и голод. - У тебя еще остались хлебные лепешки?
