Виктор попытался было переводить. Но, посмотрев на восторженные глаза Раджана, завороженно следившего за губами Голдина, так и не дерзнул произнести ни слова…

Через два дня Виктор Картенев и Раджан поездом возвращались в Дели. В купе вагона первого класса, вместительном и прохладном, было тихо, чисто.

— Ты видел, что творится в других вагонах? — раздраженно произнес Виктор, когда они расположились на широких, мягких диванах. — Теснота, жарища, вонь!

— У вас в России тоже разные классы на железной дороге, — невозмутимо заметил Раджан.

— Я не в укор Индии! — смутился Виктор. — Просто стыдно ехать вот так, — он повел рукой вокруг, — когда тут же рядом не то чтобы удобств, мест самых паршивых не хватает. Это везде одинаково скверно!

— Поскольку унижает достоинство человека, — добавил Раджан. — Любое, пусть малейшее, ущемление прав унижает человеческое достоинство. Ты знаешь, Виктор, иной раз хочется каплю за каплей всю кровь свою отдать, только бы наступила она, эра всеобщего равноправия. А схлынут эмоции и вдруг начинаешь понимать, что это все из области утопической фантазии. Красивой кто же спорит…

— Я! — раздался громкий веселый голос и в купе вошел плечистый мужчина лет пятидесяти, румяный, кареглазый. Все в нем, казалось, излучало энергию, задор, здоровье — от темных, без проседи, волос и губ цвета спелой клюквы до нарядного коричневого костюма, под которым угадывались могучие мускулы.

— И спорить буду не с тем, что красивая, а с тем, что утопическая фантазия! — продолжал он.

— Постойте, — проговорил Виктор, — мы же с вами на совещании у главного инженера Голдина встречались. Инженер-энергетик Иван Левченко из Днепродзержинска?

— Он, — улыбался тот, крепко пожимая руки Виктору и Раджану. Обосновался в соседнем купе. Догоняю семью, которую отправил домой. Месячишко поплескаюсь в море в Ялте. Благодать!

— А потом? — спросил Раджан.

— А потом снова воплощать в жизнь «утопическую фантазию»!

— Где же, если не секрет?

— Конечно, секрет. Но вам скажу — в Египте.

— А до Бхилаи вы где-нибудь были? Я имею в виду, как строитель.

— Был, конечно.

— Где же, если не секрет?

— Конечно, секрет. Но вам скажу — в Китае, на Кубе, в Ираке, в Бирме, в Румынии, во Вьетнаме.

— И… не надоело вам мотаться по свету? — удивился Раджан. — Жить без семьи, где придется, есть что попало, спать по три часа в сутки?

— Нет, нисколько.

— Не понимаю! Или какая-то мистика, или бравада, или… извините, неправда.

— Ни то, ни другое, ни третье. «Утопическую фантазию» нужно строить рабочими мозолистыми руками.

— Пожалуй, я знаю, как я назову новую серию статей из Бхилаи, — сказал Раджан. — «Иваны, строящие „Утопическую фантазию“».

— Не слишком ли выспренно, браток? — спросил Виктор.

— Может быть, — задумчиво ответил Раджан. — Может быть… Зато точно!

Поезд, набирая скорость, бежал теперь по невысокому плато. Вот он плавно пошел по дуге и вскоре огромная россыпь огней заполнила все окно купе. Раджан поднялся с дивана, стал смотреть на эти огни. Завод жил, дышал, строился, рос. «Утопическая фантазия»! — думал Раджан.

Глава 35

Прием

Из дневника Виктора Картенева:

«… Мы вернулись в зал. Он все еще был похож на пчелиный улей. Но уже на улей, готовящийся к зимней спячке. Через минуту Карлов подвел меня к молодому парню:

— Господин Наградж, журналист. Виктор Картенев, пресс-атташе нашего посольства. Третий секретарь.

Меня очень заинтересовала ваша статья в одном из воскресных приложений к „Индепендент геральд“ об американском „Корпусе мира“ вообще и в Индии — в частности, — говорю я. Здесь я ничуть не покривил душой, ибо, независимо от задания посла, давно уже интересуюсь этим вопросом. — В том же номере была еще одна статья на ту же тему, написанная господином Раджаном, — добавил я.

— Да-да, — с доброй улыбкой подтвердил Наградж. И продолжал: — Видите ли. „Корпус Мира“, на мой взгляд, — это очень сложный, даже, я бы сказал, запутанный конгломерат. Я, правда, писал об этом полунамеками, но убежден на каждую пару чистых там имеется пара нечистых. Для баланса, что ли. Или чтобы люди все время помнили: „Есть американцы красивые, а есть и некрасивые“. Выбирай, кому что нравится…

Внезапно за моей спиной раздался голос Раджана:

— Разрешите, господин пресс-атташе, засвидетельствовать самое искреннее к вам почтение!

Мы обнялись. Раджан включился в наш разговор. К нам подошел и Карлов со своей собеседницей, сказал, обращаясь ко мне:

— Вот, Виктор, ты хотел поговорить с живым представителем „Корпуса Мира“ в Индии. Прошу любить и жаловать — Беатриса Парсел. Только что из самой глуши джунглей!

Беатриса — совсем молоденькая девушка. Молоденькая и прехорошенькая. Она уже немного навеселе. Не обратив ни малейшего внимания на Раджана и Награджа, она хватает меня под руку и тащит по направлению к круглой комнате. Я оборачиваюсь, машу рукой Раджану: „Пойдем с нами“. Но он напряженно улыбается, кивает головой. Индийцы в знак согласия поводят головой из стороны в сторону, в знак отрицания — кивают. Видно, обиделся парень на бесцеремонность американки. А она ничего вроде бы не замечает. Усевшись на диванчик, говорит:

— А вы мне нравитесь, господин Картенев. — Она снова громко, еще громче прежнего, смеется. — Загадочная славянская душа. Вы знаете, я очень люблю Достоевского. Он пытался раскрыть миру сокровенные секреты русской психологии. Выдать более важную тайну, чем любая военная. Наверно, поэтому он был у вас так долго под запретом. Ну, признайтесь!

— Я считаю Достоевского одним из величайших психологов всех времен. Его гений раскрыл миру секреты общечеловеческой психологии. Хотя его творчество, естественно, уходит всеми корнями в русскую почву. И никто его не запрещал. Конечно, как любой писатель, кому-то он более близок, понятен, кому-то менее. Я, например, могу читать наизусть большие отрывки из его романов…

— Ха-ха-ха! Ну, Бог с ним, с Достоевским. А то вы сейчас начнете цитировать любимых в России Джека Лондона, Теодора Драйзера, Эрнеста Хемингуэя. Ведь правда, вы их считаете самыми американскими писателями? Ах, что я болтаю! Все это пустяки…

Голос ее задрожал, и я подумал, что она вот-вот расплачется. С чего бы это? Подозвав официанта, я хотел дать ей стакан мангового сока.

— Ну нет, господин Картенев, — возразила она живо, быстро овладев собой. — Коль скоро я в русском посольстве, я пью только водку. А не пустяки вот что: вы скверно рисуете нас, американцев, в своей прессе. А местные „комми“ вам, естественно, подражают. Например, как это вы пишете о „Корпусе Мира“?

Она наморщила лоб, словно пытаясь вспомнить что-то.

— А, да — вот: „Это троянский конь американского империализма“. Ну, посмотрите на меня хорошенько, господин Картенев. Разве я похожа на лошадь?

Нет, черт возьми, она была даже красива, эта подвыпившая американка. И уж никак не похожа на лошадь!.. Хотя, может быть, если моя жена еще полгода посидит в Москве, мне любая женщина покажется красавицей.

— За объективность в оценках, — продолжает она. — Дно кверху! Между прочим, как вы смотрите, господин Картенев, на проблему Анастасии? Действительно ли та женщина, которая много-много лет судилась с гамбургским судом, — единственная чудом уцелевшая дочь последнего русского царя? Или она — отважная авантюристка типа княжны Таракановой?

— А вы неплохо знаете русскую историю!

— А вы плохо уходите от ответа!

Тут подошел к нам какой-то хлюст, длинный, прилизанный, представился:

— Тэдди Ласт, корреспондент „Нью-Йорк Таймс“ в Дели!

И, обратившись к моей собеседнице, дружески-развязным тоном сказал: Беатриса, я думаю, нам пора ехать. О'кей?