Литмир - Электронная Библиотека

Благосветлов шел ему навстречу по дорожке парка, просвечивающего насквозь, по-весеннему. Был конец апреля, удивительно теплого в этом году, ветки блестели, и почки уже набухли. Больные прогуливались на солнышке без пальто, благо халаты махровые, толстые. Борисов шел с Лозовым и отпустил локоть спутника, завидев вдали величавого старика не в больничном облачении, а в теплом и легком серебристом костюме.

— Добрый вечер, Павел Петрович! Какая неожиданная встреча! Вы меня узнаете?

— Владимир Аркадьевич? Рад вас видеть! — Благосветлов поклонился с приветливой улыбкой. Господи, до чего он изменился, желтый, как лимон, на висках впадины.

— Все-таки узнали! — Борисов ощутил вспышку радости на своем лице. — А ведь сколько лет…

— Очень приятно! — мягко перебил Благосветлов. — Мы еще увидимся?.. Искренне рад… — И он пошел дальше мерным, отрешенным шагом, погруженный в свои мысли.

— Ах, как жаль! — спохватился Борисов, пожимая локоть молодого спутника. — Я забыл вас представить. Ради бога, извините!

— Да чего там! — отмахнулся Лозовой. — Стоит ли отнимать время у старика. Мне показалось, он настолько занят своими учеными размышлениями, что любой посторонний разговор ведет чисто автоматически…

Борисова покоробила бестактность соседа по палате. При чем тут автоматичность? Встреча, которой Борисов так страшился, прошла просто великолепно. Впрочем, Благосветлову при его нынешнем состоянии можно бы простить и забывчивость и злопамятность. Как он сдал! Как он сдал! Надо позвонить Нине, что с этим все в порядке. Она, бедняжка, волновалась…

Борисову приятно было сейчас с трезвой благодарностью думать о жене. Нина — верный и преданный друг. И, слава богу, она не должна была фанатически жертвовать ему своей жизнью. У Нины отличное здоровье, спокойный характер, интересная работа в бюро информации вполне приличного НИИ. А он-то мучился когда-то сомнениями, жениться или нет на смешливой, пустенькой девчонке. Их познакомил Мишка Зайцев. Мишка по уши был влюблен в Нину, даже ревновал, не догадываясь, как нелеп — коротконогий, с наметившимся рано брюшком, с писклявым голосишкой… Два только были у него достоинства — безотказность и необидчивость.

«Тупица! — орал на него Благосветлов. — Невежда! Вы ни в чем не разобрались! Вы все перепутали! Сорвали опыт! Вон отсюда сию же минуту, и чтобы я вас больше не видел!» Мишка уходил, горестно шмыгая носом, а через полчаса опять вертелся подле своего начальника. Житейски сметлив, а в науке нуль. Никаких надежд на Мишку Благосветлов не возлагал, а к Борисову присматривался, ценил его советы, непременно спрашивал: «А ваше мнение?» Даже после той неудачной защиты у них сохранялись корректные отношения, но потом вышло так, что Борисов получил приглашение на преподавательскую работу, лучше оплачиваемую, и ушел от Благосветлова. Кто же мог тогда предвидеть будущий триумф? «Бежишь с тонущего корабля?» — демагогически вопил Мишка. Его-то самого никто и никуда приглашать не собирался. А Борисов мог уйти на лучшее место и ушел. Он не переменил профессию, нет… Он переменил всю свою жизнь, теперь это ясно. Мишка Зайцев — неизвестно какими судьбами — доктор наук и членкор, а Борисов… Кто он? «Мы ценим ваш опыт», — говорят ему в институте. Опыт! Больше ничего…

Благосветлов очень плох, об этом говорило все отделение. Больные обсуждали, сколько у академика белка в моче, сколько лейкоцитов, кто из светил медицины приезжал к нему для консультации. По больничному парку он гулял в одиночестве, замкнутый и отрешенный. Борисов не решался при встречах с ним заговорить, несмотря на неизменно-приветливое: «Рад вас видеть».

К концу апреля в воздухе, на смену весенней животворной влажности, появилась раздражающая пыльная сухость, першило в горле, дыхание укорачивалось, и лезли в голову тревожные мысли, хотя врачи настраивали Борисова оптимистически: «Пожалуй, удастся обойтись без оперативного вмешательства…»

Лозового готовили к операции, а старика Пичугина хотели выписать, но он запротестовал, и его пока оставили.

— Знаем мы эти штучки… — победно суесловил Пичугин. — Академику особый анализ, другой, третий, тридцать третий… Простому человеку кишку в горло — и вся наука. Нет, этот фокус у них не пройдет… Я полгода очереди ждал, пока мне здесь место освободилось. А для академиков отдельные палаты, две койки в подвал вынесли, своими глазами видел… Стоят там две коечки-то? А? Две человеческих жизни пропадают где-то зазря…

Однажды Пичугин, как сорока на хвосте, принес новость: к Благосветлову созван консилиум. Боящийся сквозняков, он на этот раз сам настежь распахнул двери — обе половинки, — и можно было видеть, как коридором двигалась в палату Благосветлова процессия знаменитостей: в идеально накрахмаленных халатах, уверенные, самодовольные, громкоголосые, знающие себе цену.

— Я своего случая упускать не намерен! — объявил Пичугин. — Я потребую, чтобы и меня на ихний консилиум поставили. — Он язвительно кольнул взглядом Борисова. — И вам, сосед, советую обратиться к бывшему своему сослуживцу: так, мол, и так, нельзя ли и меня проконсультировать. Для полной гарантии. Сейчас врачи вас обнадеживают, все, мол, в ажуре. А через полгодика придете, и вам скажут: опоздали, голубчик, запущенный случай…

— Господи, да оставьте меня в покое! — взорвался Борисов. — Совершенно невозможный человек!

— А ну вас обоих к черту! — Лозовой, прежде всегда спокойный, вскочил и схватился за голову. — С вами с обоими тут с ума сойдешь!

Борисов дрожащими руками натягивал халат. Как он устал от этой ужасной больничной обстановки! От общего постельного быта! Здоровому человеку и то неприятно соседство совершенно чужих людей за столиком в ресторане, в номере гостиницы. Почему же больные обречены на вечное многолюдье, на чужой храп и кашель, на чужие разговоры, касающиеся ненужных и неприятных тем…

По коридору он почти бежал. Двери всех палат были приоткрыты, и больше, чем обычно, больных прохаживалось здесь, не торопясь на солнышко. Уже шли разговоры, что одна из приглашенных знаменитостей ни с кем из коллег не соглашается, завязалась жаркая дискуссия, и консилиум закончится не скоро.

«Не скоро? — с беспокойством подумал Борисов. — А он там ждет. Мне ли его не знать… У больничных ворот должен сейчас стоять человек в дешевом костюме, в шляпе с потеками. Он ждет одну из знаменитостей, чтобы увезти ее к себе домой для частного визита».

И Борисов так вот стоял у ворот Первой градской, карауля выход корифея, тогдашней громкой знаменитости. А за углом Борисова ждал длинный наркомовский ЗИМ. Четвертная корифею за частный визит, десятка наркомовскому шоферу: корифей боится инфекции и никогда не садится в такси… Чтобы платить за частные визиты, Борисов подхалтуривал научно-популярными лекциями о жизни на других планетах, о покорении полюса, об академике Лысенко… «К сожалению… — рокотала очередная знаменитость, странновато оглядываясь в коридоре коммунальной квартиры, — мы бессильны помочь…» Белые, ухоженные руки не торопились натянуть перчатки, пока Борисов не подаст плотный узкий конверт на шуршащей лиловой подкладке… Он тогда специально купил дорогой почтовый набор и израсходовал почти весь.

Выслушав еще один безапелляционный приговор, Борисов состраивал счастливую улыбку и шел к отцу. «Знаешь, мне уже лучше…» — говорил отец. На него поразительно действовал гипноз медицинской знаменитости, заплаченных больших денег. И значит, надо было из вечера в вечер выступать в клубах и красных уголках, возвращаться домой последним трамваем, в потертом пальтишке, в шляпе с потеками. А Благосветлов в это время сидел как одержимый в лаборатории. Случалось, и ночевал на изъеденном реактивами столе. «В науке талант — половина дела, — говорил он сотрудникам. — Нужна еще и целеустремленность, полная отдача сил…» Борисову он сказал на прощанье: «Жаль расставаться со способным человеком, но все равно вы были не наш. — Помолчал и повторил отчужденно: — Совершенно не наш…»

2
{"b":"573949","o":1}