У аптеки сидели два индифферентных пса, дог и пудель, ждали своих хозяев, ушедших за лекарствами. Оглядываясь на псов, Всеволод Степанович и Константин вошли в кафе, сели за столик. Надо было что-то заказать — хотя бы для вида. Подозвали официантку. Она с ними с двумя и разговаривать не стала: нерентабельны, за версту видно, что папаша и сынок. Подсадила нетребовательную малолетнюю парочку и исчезла с заказом, казалось, навсегда.

Парень с девчонкой егозили ладонями по клеенке, ссорились по пустякам, изображая для собственного увеселения семейную пару.

Наконец и они тягостно притихли. Официантка все не возвращалась.

Константин знал, как должен ответить отцу, если отец спросит его, сыновье, мнение. На эту тему с ним уже говорила мама. Без хитрых приготовлений пришла к нему в комнату, села рядом, и они умиротворенно решили, как себя вести и как подготовить ко всему Ляльку. Мама держалась очень спокойно.

Давно обдуманный, четкий ответ заметно полинял, пока они ждали официантку, пока торопливо жевали пересоленный гуляш, пили кофе, сваренный в кастрюле, плохо отмытой после борща. Достойный ответ состарился, зачерствел, впитал в себя запахи кухни, пересол гуляша, свекольный привкус кофе.

Всеволод Степанович расплатился с ненужной здесь щедростью, и они вышли на улицу. У аптеки одинешенек сидел печальный рыжий сеттер.

— Ты уже взрослый, Костик, ты можешь меня понять… — сбивчиво начал отец. При всем своем уме и образованности Всеволод Степанович всегда оставался чудовищно наивным. Он собирался говорить с сыном о любви.

Костя перебил отца:

— Папа, я все знаю! Ты мне ничего не объясняй. Ты не обязан передо мной отчитываться. В конце концов, не такой уж особенный для нашего времени случай. — Костя вступил в пределы, не рассмотренные вместе с мамой. — Подумаешь, развод! — Он говорил, все больше съезжая в развязность. — У половины моих однокурсников родители не живут вместе. На это никто в наше время не обращает внимания. Пустяки! — Ему стало стыдно за свою развязность, но не перед отцом, а перед матерью, просившей его держаться достойно. — Папа, ты меня прости, — буркнул Костя по-мальчишечьи, — но объяснять ничего не надо…

Он больше никогда не бывал в кафе возле аптеки и навсегда возненавидел то, что принято называть мужским откровенным разговором.

Валерка полез на полку, под самый потолок.

— Ты бы, дед, прилег пока. Мы вдвоем управимся.

Для внука нет ничего необычного в том, что Всеволод Степанович живет отдельно. Так было всегда. Маленьким родители водили Валерку к деду на день рождения и на какой-нибудь всеобщий праздник. Потом он стал ходить сам. Звал с собой бабушку или тетю Лялю и слышал в ответ привычное:

— Мне сегодня некогда. Я как-нибудь в другой раз. А ты что, боишься ехать один со Сретенки на Кутузовский?

— Не боюсь!

— Тогда поезжай. Как доберешься, сразу позвони.

Он добирался и звонил. Если забывал, то вскоре в кабинете деда раздавался звонок, дед брал трубку и отвечал:

— Да. Он уже здесь.

Подрос двоюродный братец Мишка. Валерка и его пытался иной раз — не всегда — захватить с собой, но Мишке разрешалось ездить на Кутузовский только на дедов день рождения, а в другие дни тетя Ляля не отпускала — и уроки не сделаны, и еще находились дела.

Не ходит — не надо, Мишкино дело. Валерке у деда интересно. Маргарита Семеновна разрешала ему рыться в нижних ящиках шкафа, там хранились ее медали и кубки. Он к ней в общем-то неплохо относился.

На похоронах Валерка стоял рядом с дедом, так велела бабушка. Отец и мама не хотели брать его на похороны, но бабушка сказала, что они не правы, Валерка обязан быть там. Ему-то, по правде говоря, хотелось остаться дома. Валерка трусил похорон, хотя до того только издалека видел жуткие автобусы с черной полосой по борту или как несут по улице мертвые венки с лентами. Но бабушка велела, и Валерка поехал с родителями на стадион. В гимнастическом зале он увидел все, чего так боялся, и услышал, какой замечательной спортсменкой была Маргарита Семеновна. Валерка злился на длинные речи. Жалел деда, а ей уже все равно.

Спустя какое-то время дома, за ужином, разговор о плохом здоровье и беспомощности Всеволода Степановича обрел, слово за слово, нервную напряженность.

Валерка вызвал удар на себя:

— Я бы на вашем месте… я бы перебросил срочно на житье к деду его взрослого внука, то есть меня.

— Не болтай! — получил он быстрый совет от мамы.

— Ты, что ли, берешься вести хозяйство? — спросил отец. — А если он заболеет? Тогда что?

— Вызову врача!

— Чепуха! — возмутилась Ляля.

Виктор молча согласился с женой. Потом Виктор встал и ушел в соседнюю комнату, где Мишка, как заведенный, стучал на пианино. От Лялиного мужа в доме не было секретов, Виктор беспокоился за Мишку — как бы несовершеннолетний ребенок не влетел к старшим посреди серьезного разговора.

— Чепуха! — повторила Ляля.

— Чепуха! — согласилась Вера Ивановна. — Ты, Костя… и ты, Лена… Вы должны уговорить Всеволода Степановича, у нас ему будет лучше. — Она всегда называла деда только по имени-отчеству.

— Мама! — вскрикнула Ляля.

— Что мама?

— После всего!.. — Но Валерка так и не услышал, что собиралась выложить Ляля.

— Лялька! Прекрати! — попросил Костя. — В конце концов, не твое слово самое главное.

— Молчу! — протестующе объявила Ляля.

— Вот и прекрасно, — сказала бабушка. — Только вы уж, пожалуйста, не сразу с таким предложением, а как-то его подготовьте. Ты, Лена, и ты, Костя, и особенно ты, Валерик…

Комната пустела, хотя из нее еще ничего не вынесли. Сквозь голый остов книжных полок Всеволод Степанович увидел давнишние обои — желтенькие, с мелкими цветочками. Он лежал на диване, укрытый легким теплым пледом. На придвинутом столике стоял стакан с чаем. Валерка зависнул под потолком и с диким скрежетом тянул клещами здоровенный костыль. Огненная голова поседела от известки с потолка.

— Дед, кто тебе ладил полки? — спросил Валерка сверху.

— Да уж! — посочувствовал он внуку. — Вколочено!

— Ты, дед, имел дело с гениальным мастером. Сюда вбито только два костыля, они крепят стояки к стене. И больше ни одного гвоздя и никакого клея! Все доски держатся на пазах, свободно разбираются. Ты погляди! — Внук наконец выдрал из стены деревянную пробку и показал Всеволоду Степановичу свой трофей, похожий на гигантский зуб с длинным корнем. — Сейчас мы и второй добудем! Дед, ты так и заказывал разборную? Чтобы в две минуты собрать или разобрать? Нет, мастер был несомненным гением. Ни одной лишней дыры. Любил человек дерево. Ты, дед, сейчас увидишь, как легко вынимаются поперечные доски.

С тем же диким скрежетом внук вырвал еще один гигантский белый зуб.

— Готово! — Валерка качнул верхнюю полку.

«Какая благодать низкие потолки!» — успел подумать Всеволод Степанович.

Внук сверзился на пол и вскочил целехонький. Не через две, но через каких-то десять минут стена оголилась, стояки и полки Валерка вынес в коридор. Всеволод Степанович видел, что у внука чешутся руки, но в квартире больше нечего крушить.

— Посиди отдохни, — сказал он Валерке.

— Да я не устал. Знаешь что? Я могу сейчас отвезти доски на нашем «Москвиче», у нас ведь багажник на крыше. Отвезу и, пока вы тут копаетесь, поставлю полки у тебя в кабинете, даже книги по местам растолкаю. Дед, соглашайся! Па, ты мне дашь ключ от машины?

— Права у тебя с собой?

— Что за вопрос! Разумеется!

— Поезжай!

Константин помог сыну погрузить в лифт доски и часть коробок с книгами.

— Доедешь — позвони.

Вернувшись, он увидел, как Всеволод Степанович поспешно отошел от стены, где оставались следы полок.

— Я помню, — сказал Костя, — ты сам соорудил эти полки.

— Единственный случай в жизни твоего отца, когда он что-то смастерил собственными руками. А ведь я сын первоклассного столяра-краснодеревщика.

— Почему же единственный? Ты мне делал замечательных змеев. Помнишь, мы жили в Томилине? За нашим домом было громадное поле. Недавно я проезжал Томилино и свернул, чтобы поглядеть. Застроено до самого леса.