Mellow fruitfullness. Учитель поднимает глаза к потолку и делает кончиками пальцев в воздухе такой жест, словно пытается ухватить нечто весьма хрупкое или вообще неосязаемое.
- Пло-до-но-шень-е... - взвешивает он каждый слог перевода, - нет... Конечно, можно и так, но - ох, точнее было бы "сладостная пора созревания плодов"... Да, трудно, очень трудно найти по-французски точный эквивалент этим двум словам... Я опасаюсь даже, не должна ли тут идти речь о неологизме!... И потом... В этом "плодоношенье", как мне кажется, нет ощущения полноты, протяженности, изобилия. В конце концов, что такое "плодоношение"? Всего-навсего способность растения приносить плоды. А тут... fruitfullness... Нет, не то, не то...
Чашка некрепкого - золотистого - чая. Ставишь ее в углубление на скамейке. Темно-зеленый рисунок на белом фарфоре - деревенский пейзаж в круглом медальоне, забавный такой, странноватый дилижанс - смотришь и ждешь: а где же мистер Пиквик? А нету его... Трава влажная от вечерней росы, высоко она поднялась к осени, чуть выше, чем надо бы, - давно не подстригали газон. А насколько это все станет красивее через несколько дней: вот ударит первый морозец - и каждая травинка к утру превратится в белую стрелу. Тебе не хочется подниматься со скамьи, ты сидишь, и потихоньку сгущаются сумерки, свет становится таким же золотистым, как чай в твоей чашке. Листья дикого винограда румянятся и сморщиваются, будто щеки пожилых дам. Багровые прожилки на темно-красном фоне...
Какие это светлые моменты, когда над тобою тайно проливается фруктовый дождь, а ты, сидя у камина, запиваешь орешки стаканом белого вина и думаешь лениво: надо бы облупить каштаны, вот-вот придут друзья... Мы станем пить компот из яблок, груш и айвы, и сладкий сок покажется нам немножко терпким: ведь к нему будут примешаны воспоминания о широком голубом небе над каждым яблоком, которое - само по себе космос... Сладостная пора созревания плодов.
АХ, КАК У ВАС ХОРОШО-ТО ЗДЕСЬ!
- Ах-как-у-вас-хорошо-то-здесь!
Говоришь это чуть раньше, чем следовало бы, - как будто твое восхищение должно опередить момент, пригодный для того, чтобы по-настоящему взвесить и оценить все преимущества чужого места жительства. И правду говорят, что как-то смущаешься, войдя куда-то впервые, когда на тебя вдруг наступает со всех сторон незнакомое пространство с огромным множеством всего, будь то дом или квартира: в любом случае перед тобой - обнаженный донельзя образ жизни. И твое: "Ах-как-у-вас-хорошо-то-здесь!" - хитрый способ противостоять тому, что потом в твоем открытии какая-то деталь могла бы показаться тебе бесстыдной. Сначала просто оглядываешься по сторонам - это, так сказать, объективный взгляд на обстановку, потом выглядываешь в окно, даже если открывающийся из него пейзаж из самых ординарных, и вот уже твое "ах-как-у-вас-хорошо-то-здесь!" становится как бы входным билетом, пропуском таким, паролем. После него напряжение спадает.
Тебя усаживают в кресло, или ты садишься на краешек дивана. Завязывается разговор - уже настоящий разговор, и, пока он продолжается, твой взгляд может блуждать свободно, а хозяевам теперь нечего опасаться строгости суждения: чего-чего, а чопорности или натянутости с этого момента ожидать не приходится.
Впрочем, какая им, хозяевам, разница? Они ведь больше не думают, что ты станешь лезть в подробности их жизни, покушаться на их суверенную территорию - их глубинное "я". Видно по всему. И по тому, как небрежно брошена на низком журнальном столике трубка рядом с пачкой амстердамского табака, и по тому, как выставлена в книжном шкафу напоказ обложка какого-то издания "Фолио", как перемешаны в стопке телефонные справочники с каталогами модной одежды, как, наконец, плывет над всем этим душистый, еще не рассеявшийся по комнате голубоватый дым от зажженной палочки ладана, и сквозь этот дым странным образом проступает лицо Джин Сиберг в кадре из годаровского "На последнем дыхании", лицо, заключенное в рамку со стеклом...
Сколько еще просочится таких вот верных признаков, пока мы будем вести разговор ни о чем, пока мы станем чересчур расплывчато обсуждать, что нам судьба, а что не судьба, да как прошли у детей каникулы, да как быстро стареют родители, пока станем с улыбкой и горечью вспоминать о когдатошней, давно ушедшей любви... Настоящая жизнь, она начинается именно здесь, в этом потоке абстрактных, ничего не значащих слов, изливающихся пополам с откровениями... И прежде чем погрузиться в эту настоящую жизнь с головой, надо позаботиться о другом, защитить другого - зонтик у него над головой открыть, что ли... А потом обратить взгляд к окну, где уже не найдешь и признака его, этого другого. "Ах, как у вас хорошо-то здесь!"
ВРЕМЯ УДАРА
Так бывает в регби, когда один из игроков намеревается приземлить мяч за воротами в зачетном поле... или нет, скорее, пробить штрафной удар. Конечно же речь может идти именно о штрафном ударе, потому что в это время все внимание приковано к нему, наступает главный момент драматургии матча: полная концентрация всех зрителей на каждом его движении. Ему приносят подставку - небольшой пластиковый конус со срезанной верхушкой, простенькая такая конструкция, ничего особенного, но в ней-то все и дело. Вот в это отверстие, в этот "бублик" наверху, он вставляет мяч - так, чтобы заостренный конец овала смотрел в направлении ворот. И сам, замерев на несколько секунд, пристально смотрит туда же: проверяет - попаду, не попаду в эту верхнюю половинку буквы "Н", над перекладиной... И только потом начинается раз и навсегда установленный церемониал: пришло время удара. Несколько шагов назад с той ноги, которая у бьющего "главная", пара в сторону - с "второстепенной"... И - порыв, устремление вперед по дуге! Если это не первая попытка удара, все ритуалы соблюдаются особенно четко - можно сказать, демонстративно...
В Англии в таких случаях телекомментаторы настаивают на том, что вот, мол, какая у них воспитанная публика - по-настоящему спортивная, никто из болельщиков противника не позволяет себе свистеть, орать и тем самым мешать бьющему игроку.
