– Будешь? – спросила она.

– Нет, – Онки поморщилась, – Я надеюсь ещё хоть немного вырасти.

– Дело хозяйское.

Держа дымящуюся сигарету в зубах, Кора принялась искать что-то в своей сумке. Достала оттуда несколько тетрадок, книгу по психологии, библиотечный толстый учебник по высшей математике, пропахший табаком и чужими руками, яблоко, планшетный компьютер, тюнер…

– Можно я посмотрю, что вы проходите? – осторожно спросила Онки, косясь на учебник математики. Изображенный на обложке знак интеграла пробудил в ней сильное эстетическое влечение.

– Да ради Бога, – махнула рукой Кора, – могу подарить, я всё равно в нём понимаю не больше, чем улитка, ползущая по странице. Мне нравятся звуки… – она мечтательно подняла взгляд, – я часто сажусь где-нибудь и просто слушаю, если долго слушать, то и в беспорядочной какофонии обыденности – шуме автомобилей, чужой болтовне, громыхании стройки – начинаешь различать отдельные удивительно прекрасные мелодии… Колебания воздуха, которые создают крылышки комара или дрожание древесного листа на ветру. Тонкое дребезжание рельса за несколько минут до того, как на горизонте появится поезд. Звуки, которые мы не слышим, брачные песни летучих мышей, например, пронзают пространство каждый миг… Ритм – один из самых совершенных языков, которым материальная Вселенная говорит с нами…

Тем временем Онки с неподдельным восхищением взвесила в руках толстый учебник, полистала его, любуясь вязью таинственных знаков, которыми пестрели страницы.

– Математика – тоже язык, – сказала она, – и не менее красивый, если его понимать.

Кора недоверчиво хмыкнула:

– Ну хорошо, если это язык, то признайся мне на нём в любви.

Онки задумалась, продолжая переворачивать страницы. Она уже не пыталась вникнуть в содержание, а только бессознательно поглощала атакующие её зрительные образы. И тогда, выскользнув из щели между листами книги, на землю спланировал сложенный вчетверо тетрадный листок.

Онки подобрала его. Внешние стороны этого листка остались чистыми, но на нем определенно что-то было написано, нажим писавшего на шариковую ручку сделал одну из его поверхностей слегка рельефной. Не задумываясь, она развернула листок.

– Не читай! – воскликнула Кора, привычный спокойный и чуточку небрежный тон в этот момент изменил ей.

– А что это? – Онки смотрела на листок, но ей не удавалось разобрать торопливый, нервный почерк писавшего, – письмо?

– Нет. Это стихи, – тихо призналась Кора, глядя в сторону.

– Для Макса? – осторожно спросила Онки.

– И да, и нет. Я написала ему, конечно, но знаю, что показать смогла бы разве только на смертном одре… Очень прошу тебя, не читай, – повторила Кора проникновенно и протянула руку, – дай сюда, я и сама стесняюсь их перечитывать… Просто храню зачем-то.

Онки вернула листок владелице. Прежде она никогда не задумывалась об этом – незачем было – а сейчас ей пришло в голову, что возникновение творческого вдохновения гораздо чаще бывает обусловлено болезненными, нежели радостными переживаниями.

– Я думаю спеть об этом песню, – сказала Кора, бережно убирая заветную бумажку в боковой карман сумки.

Разговор стал постепенно редеть, каждая из девочек постепенно погружалась в свои мысли. Онки ждали несделанные задания повышенной трудности. Уходя, она несколько раз оглянулась на свою новую подругу. Та продолжала сидеть на досках, удобно согнув длинные ноги в спортивных гетрах, прикрыв глаза и расслабленно запрокинув голову – слушала…

«Вот чудо в перьях…» – беззлобно удивилась про себя Онки.

–

Прикрывая рукой свой разбитый нос, Онки пересекала круглый двор, заключенный внутри правильного двенадцатиугольника образованного зданиями детского общежития Норд. Для каждой группы воспитанников – от семилетних первогодок, до семнадцатилетних учащихся последнего класса был предусмотрен отдельный огромный спальный корпус, разделенный на две равные половины секцией лифтовых шахт, одна половина заселялись девочками, а другая – мальчиками.

Во дворе была оборудована просторная игровая площадка, с кольцами, турниками, качелями и громадным, как настоящий замок, сооружением из прочного пластика, резины и дерева, предназначенным для ползания, лазания, пряток и прочих забав детворы.

Онки любила качаться на качелях. Обычно она распихивала по карманам изрядный запас леденцов, втыкала в уши беспроводные таблетки музыкального плейера и часами летала вверх-вниз на сверхпрочных канатах из полимерного волокна. Ей казалось, что на качелях легче думается, когда несешься со скоростью ветра – рассуждала она – и мысли начинают двигаться быстрее. Онки часто решала между землёй и небом усложненные задачки по математике.

Подойдя к качелям, она остановилась чуть поодаль. Они были заняты. Онки не могла вспомнить, где раньше она встречала этого маленького мальчика, по всей видимости первоклашку, который просто сидел на широкой доске, держась хрупкими ручками за канаты и почти не раскачивался, его тонкие ноги в больших кедах ещё висели высоко над землёй.

– Эй, – потребовала она, – освободи качели.

Ребенок не пошевелился, только поднял на неё пытливые зелёные глаза. Этот взгляд определенно был ей знаком. И под его мягким, но неотвратимым напором Онки устыдилась своей беспардонности.

– Всё равно тебе они не слишком нужны… – добавила она чуть более мирно.

– С тобой что-то случилось? – спросил мальчик участливо, он спрыгнул с качелей и направился к ней, – у тебя кровь…Ты дралась?

– Ну, быть может, – отвечала она небрежно, гордо шмыгнув расквашенным носом, – тебе-то что за печаль?

– Никакой печали, – не по-детски спокойно отразил он её невидимый удар, – хочешь платок?

Онки удивленно взглянула на него. Отнятая от лица ладонь действительно была у неё в крови.

– Возьми, – он протянул ей свой чистый, аккуратно сложенный вчетверо платочек, извлеченный из нагрудного кармана.

Онки, не поблагодарив, схватила его и приложила к носу.

– Драться нехорошо, – сказал мальчик.

– Но иногда это бывает нужно, – устало и как будто чуть виновато, словно вернувшийся к родне с большой войны солдат, произнесла Онки.

– Не нужно.

– Тебе не понять. Вы мальчики, вы другие. У вас нет постоянного стремления доказывать другим свою правоту.

– Кулаки всё равно не самый лучший способ.

– Да что ты меня постоянно поучаешь! – рассердилась Онки, – Я не могу вспомнить, когда и при каких обстоятельствах, но мы точно встречались с тобой прежде, умник.

– Это так, – согласился мальчик, – ты нечаянно пнула меня во дворе учебного корпуса, когда бегала со своими подругами. Меня зовут Саймон Сайгон, запомни, пожалуйста.

Онки неопределенно фыркнула. Нос у неё довольно сильно болел теперь, и она, готовая в любую секунду расплакаться, балансировала на самом кончике тонкой доски своего терпения – если бы не присутствие Саймона, то она давным-давно дала бы себе волю…