После каникул у всех еще было легкомысленное настроение, и в классе началось: шум, смех, крики: «Фуня! Здоро́во! Афуня! Фу-фу-фу-нечка!» – и многое другое.

Фуня сначала вздрогнул, втянул голову в плечи, и Витик подумал, что сейчас он разревется или станет заискивающе улыбаться, но он вдруг сжал губы, отвернулся к окну и, постукивая ногой, стал ждать, пока все утихнут. Что ж, его положение было непростым, но повел он себя достойно – и класс это оценил.

Выбрал он себе пустую парту, последнюю в среднем ряду, и стал сидеть один. Разговаривал с людьми без грубости, но неохотно, на уроках читал научные книжки или сидел уставившись куда-то под потолок. Учился хорошо, а по математике – лучше всех. Задачи, которые не мог решить даже Игоряшка Поляк, он решал мимоходом, за что Игоряшка его сильно невзлюбил. На переменках не бегал, не возился, а если случайно попадал в общую возню, старался выбраться или ждал, пока рассосется. Друзей не завел, после уроков домой уходил один. Улыбался редко, а рассерженным его видели только два раза. Первый – когда на него скопом напали девчонки, разукрасили помадой и шоколадом, завязали на ухе бантик и разбежались с радостным визгом. Фуня тогда вскочил на парту, сверкал очками, тряс бантиком на ухе и орал, что все они – дуры безмозглые. Второй раз – когда к нему пристали Дуба с друг-Гаврилой. Они и раньше иногда приставали к нему от дурости, но по мелочам, а тут что-то разошлись: вытащили его из-за парты, надели на голову пустой цветочный горшок и потребовали, чтобы он кричал, что он – профессор кислых щей.

Другой бы заревел, тем более что Дуба остро умничал вовсю, и класс просто помирал со смеху, но Фуня только шипел: «Идиоты! Тупицы! Инквизиторы!», вырывался и отпихивался как мог. Витик тогда кивнул Максе и здоровенной Тоньке Сторбеевой и вместе с ними отогнал Дубу с друг-Гаврилой. Фуня стащил с головы горшок, буркнул: «Спасибо» – и уселся читать дальше. Тоньке Сторбеевой удалось один раз его разговорить, и она потом всем объясняла, что он читает убойные книжки по физике и жуть какой умный. После этого Дуба с друг-Гаврилой стали дразнить его «Фи-Фу», что означает «Физик Фуня», и хотя больше никто его так называть не стал, Фуня все равно перестал разговаривать с кем бы то ни было о своей физике.

Да, Фуня был необычным человеком и мог, пожалуй, дать нужный совет. Как-то после уроков Витик догнал его и пошел вместе с ним, все равно домой нужно было идти мимо новых корпусов возле метро, в одном из которых жил Фуня.

– Вы сюда откуда переехали? – начал разговор Витик.

Фуня поглядел на него настороженно, но ответил охотно:

– Из другого района. Мы там в пятиэтажке жили. Тесно, зимой холодно, от метро далеко. А здесь квартира хорошая, деду дали.

– А кто твой дед?

– Физик, – ответил Фуня. – Академик. Только он редко бывает в Москве, обычно сидит у себя на «объекте» на Урале.

– Ух ты! – сказал Витик, сильно удивленный. – Знаменитый? А почему ты никому не говорил, что у тебя дед академик?

– А чего говорить? – пожал плечами Фуня. – Это же он академик, а не я.

– И ты, наверное, занимаешься физикой, потому что тоже хочешь стать знаменитым академиком? – спросил Витик и почувствовал, что Фуня сразу ощетинился.

– Ну и хочу, а тебе что?! – ответил он грубо.

Витик нарочно не обратил внимания на тон.

– Я тоже хочу стать знаменитым, – признался он, вздохнув.

Фуня искоса посмотрел на него.

– Ты почему заступился за меня тогда? – вдруг спросил он.

– А чего… – пожал плечами Витик. – Сидит человек, никому не мешает, а эти двое лезут не по делу…

Фуня не ответил и некоторое время шел, глядя в землю. Вдруг он остановился и посмотрел на Витика. За сильными стеклами очков его глаза казались маленькими и острыми, как булавки, и Витик почувствовал, что сейчас будет задан решающий вопрос.

– Если я тебе скажу про себя, ты тоже скажешь? Честное слово?

– Честное слово! – решительно ответил он.

Фуня снова опустил глаза.

– Ты вон какой… А я маленький и в очках, – медленно начал он. – Девочки и те почти все выше меня. И во всякие футболы-волейболы я играю хуже всех. Помнишь, девчонки на меня напали? На тебя бы не напали. А когда я стану знаменитым, никто и не подумает шоколадом измазать или бантик завязать. Мой дед тоже маленький, а его знаешь как уважают!

Такая тоска прозвучала в Фунином голосе, что Витика просто пронзило сочувствием.

– Что ты, что ты! – забормотал он, почему- то понизив голос почти до шепота. – Никто над тобой не смеется. А если кто посмеет, я ему… Ну и что, если ты не умеешь бегать или в футбол играть? Я тебя научу. Надо мной тоже смеются – одна девчонка, художница. Говорит, что я только и умею кулаками махать и глупости говорить. Ни играть на скрипке, ни рисовать… Что я бездарный…

– Что ты! – в свою очередь всполошился Фуня. – Ты же математику сечешь лучше всех в классе, после меня и этого Игоряшки. Эта девчонка, наверное, сама дура. Слушай, давай вместе заниматься физикой! Знаешь, как это интересно! Мы с тобой что-нибудь обязательно придумаем, и…

Витик безнадежно махнул рукой.

– Все знаменитые в науке – старые, – сказал он. – Нужно долго учиться, а в физике, наверное, дольше всего.

– Вообще-то так, – ответил Фуня. – Но у меня есть одна идея. Позавчера придумал, когда читал про шаровую молнию. Ученые уже сто лет не могут понять, как она получается, а это очень важно знать. Сам понимаешь: страшное оружие! «Аэлиту» читал? Там марсиане стреляли такими молниями. Только дай честное слово, что никому не скажешь.

– Даю! – сказал изумленный Витик и даже поднял правую руку.

– Так слушай, – торжественно начал Фуня. – Что такое молния? Это поток заряженных частиц, ну всяких там электронов, ионов, которые вылетают из тучи во время грозы. Молния летит через мокрый воздух, пока не влетит в землю, и там рассыпается и гаснет. Понял? А если ей на пути подставить сухой воздух? Он же для нее непроходимый! И обратно она повернуть не может. Ее передняя часть вонзится в сухой воздух и затормозится, а задняя-то еще летит! И получится, что вся она со страшной силой соберется в одном месте и превратится в шар! Вот! Потом она все равно взорвется – до земли дотронется или до мокрого воздуха. Понял?

– Здо́рово! – не сразу ответил Витик, потрясенный простотой и мощью Фуниной идеи. – Это надо поскорее рассказать где-нибудь! В Академии наук! И ты сразу станешь знаменитым.

– Украдут, – заявил Фуня со знанием дела. – Скажут, что придумали они, а не я. Кто же таким маленьким, как мы, поверит?

– Тогда скажи деду, он же академик. Он, может быть, даже сам с тобой по телику выступит. Еще лучше.

– Деду… – погрустнел Фуня. – Пробовал. Только он сразу заводит, что сначала надо выучиться тому, что уже известно. А если я хочу выдумывать, не имея достаточных знаний, то должен сам разбираться в своих идеях, а не грузить ими других. А я все время что-нибудь придумываю. Перед молниями придумал магнитный двигатель, перед ним – сверхтяжелую жидкость. Представь, если в воде растворять что-нибудь, то новые атомы будут залезать между атомами воды…

Да-а, Фуня был невероятно умен и глубоко образован, Тонька Сторбеева была права. А дед – он ведь тоже может ошибаться. Но что тут поделаешь: дед – академик, а Фуня – шестиклассник. Вот если бы самим сделать хоть самую маленькую шаровую молнию, тогда был бы другой разговор. А вдруг кто-нибудь уже пытался ее сделать, ведь уже сто лет ищут! Надо бы сначала разобраться, кто и как пытался. Хм, получается, что дед прав? Нет, наверное, до Фуни никто не догадался, что молния втыкается в сухой воздух и в нем сворачивается в шар, а то бы уже изобрели…

– Послушай-ка… – Витик перебил Фуню, продолжавшего излагать теорию сверхтяжелой воды. – Вот если бы самим сделать молнию, тогда – всё! Ты приходишь к деду с аппаратом, молча нажимаешь кнопку – и маленькая шаровая молния! Представляешь?!

– Я уже думал об этом, – сказал Фуня. – Но где же взять молнию для опытов? Или хотя бы большую искру?