Он расталкивал их, выскакивал из лилейного ложа и начинал бегать по покоям взад и вперед.

Он разводил руками и обращался сам к себе: «Как он мог сделать такое? Ему же ясно было показано: не мешать! Не догонять! Дать парню спокойно разбиться. Он был бы уже здесь! Здесь! Здесь!» – Лукавый вырвал гребень у одной из чертовок и со злостью швырнул его на пол. Но этого ему показалось мало, и он скинул кувшин с вином со столешницы камина. Глядя, как напиток темно-красной, пахучей лужицей медленно растекался по роскошному ковру, оставляя на нем почти кровавое пятно, Черт взбеленился еще больше и принялся пинать кувшин ногами.

«Его душа должна была уже читать мне свои стихи здесь! Ничего не понимаю! – Закричал он. – Чертов человек! Он не должен был догонять его! Почему он это сделал?! Это какое-то дурное предзнаменование! Очень дурное! Если об этом узнает братец, он проест мне все мозги нравоучениями о гармонии двойственности и человеческом выборе! А ведь он об этом узнает! Но как это может быть? Я не давал Мэйзу никаких приличных добродетелей! Эта душа из моих укромных запасов! Бог не мог ничего ему дать! Чертовщина какая-то!»

Он взял себя в руки снова уселся в лилейное ложе. Чертовки терпеливо возобновили свое занятие. Расчесывать Дьявола было непростой задачей. Их плавные движения и тихое мурлыканье немного успокоили его.

«Ладно. – Решил он. – Должно быть, он неправильно истолковал мой знак. Всего лишь человек – он мог и ошибиться. Дам им еще один шанс. А там уже видно будет».

На том Дьявол с собой согласился и совсем успокоился. Он даже задремал.

3.

– Только тихо, не шуми. Он еле заснул. – Прошептал Доминик, пропуская Анаис в дверь комнаты Ромео. Она кивнула, вошла на цыпочках и замерла у кровати юноши. Доминик остановился за ее спиной.

Ромео выглядел совершенно измученным. Раньше он часто улыбался во сне. Сейчас же, вместо улыбки на его лице поселилась гримаса боли.

Анаис обернулась в сторону Мэйза и с жалостью кивнула на Ромео.

– Он почти не спал три дня. – Тихо сказал Мэйз. Его сердце тоже сжималось, но облегчить его страдания он не мог: Ромео было необходимо пройти через это испытание. И все об этом знали.

– Бедный мальчик. – Прочел Доминик по ее губам.

Анаис склонилась над кроватью и прикоснулась губами к его лбу. Затем она подала знак Мэйзу, что хочет выйти из комнаты.

– Я не знала, что он принимал наркотики. Я не замечала… – Недоуменно сказала она, когда дверь за ними закрылась.

– Здесь, в Лос-Анджелесе, это почти неизбежно. Он просто оступился. – С сожалением произнес Мэйз. Сердце его вдруг болезненно кольнуло оттого, что он снова лгал. Но разве он мог признаться ей, что был не спасителем, но главным виновником мучений Ромео.

– Ты сам присматриваешь за ним?

– По вечерам – да. Днем я… занят…– Ему стало, почему-то неловко за свои слова.

– Занят? Шумихой вокруг своей книжки? – В ее интонации сквозило презрение.

Доминик предпочел промолчать.

Они вышли из дома.

– Я хотел…извиниться… – Он замялся. Просить прощения ему всегда было тяжело. – За тот…вечер.

Анаис окинула его долгим, внимательным взглядом. Доминик уставился на свои босые ноги.

– Ты ужасный человек, Дом. Непонятно, как другие этого не видят. Но, похоже, что на этот раз ты действительно отвечаешь за свои слова.

– Не держи на меня зла. Я не знаю. Я был не в себе. – Мэйз продолжал упорно рассматривать пальцы своих ног.

– Нет, дорогой, как раз тогда ты был в себе. Но всегда можно измениться. Мы можем остаться друзьями. Я скучаю по тебе, Дом. Несмотря на все твои мерзости.

Доминик глянул на нее исподлобья. После всего, что он натворил, он не рассчитывал услышать даже такое.

В тот вечер, когда он неожиданно для себя обнаружил, что не испытывал к ней прежнего влечения, он испугался, что потерял ее навсегда.

И хотя от нее обычно было много беспокойства, он безумно скучал по ней. По их красноречивому молчанию ночи напролет, по ее блуждающему взгляду. По поцелуям в шрам около рта, наконец! На самом деле, Анаис была нужна ему. И он в полной мере осознал это, когда ждал, пока темно-синий «Мини», собьет его насмерть.

Анаис приподнялась на носочки и обняла его.

– Вот, опять ты провоцируешь меня. – Попробовал пошутить Доминик.

– Нет, Дом, я просто тебя обнимаю. – Она звонко чмокнула его в лицо. – Не знаю, почему я продолжаю верить в тебя? Может быть, я просто не хочу признавать правду, что ты – подлец. А может быть… – она передернула плечами.

Доминик вздохнул и на этот раз сам обнял ее, тесно прижимая к себе. Как он раньше не ощущал того, какой внутренний покой приносило ему ее тепло!

Ощущение блаженства воцарилось всего на миг, но за этот миг он успел отдышаться от чувства вины и беспокойства за Ромео. Эти новые для него мучители терзали его подспудно, но беспрерывно. Он, не привыкший страдать угрызениями совести, сильно уставал от них.

– Побудь со мной… – попросил Доминик. Анаис аккуратно высвободилась из его объятий.

– Нет. А то, не дай Бог, на тебя опять что-нибудь найдет. В следующий раз, Дом.

Когда она уехала, Доминик вернулся в дом и снова поднялся наверх. Он остановился у двери комнаты Ромео, напряженно прислушиваясь. С той стороны не доносилось ни звука.

Мэйз с облегчением вздохнул: последние три дня были сплошным кошмаром. Если бы Доминик хотя бы предполагал, насколько ужасными будут последствия «замеси», то, возможно, история пошла бы по иному пути.

Головные боли Ромео были так сильны, что его лицо чернело, и юношу корчили судороги. Мэйз сам колол ему сильнейшие обезболивающие, но они приносили лишь временное облегчение. За семьдесят два часа Ромео ни разу не сомкнул глаз.

И Мэйз вместе с ним. Он время от времени вспоминал двух химиков, которые изобрели эту убийственную дрянь. Он дал себе клятвенное обещание поехать в город, где встретил их, и собственными глазами посмотреть на то, в каком состоянии теперь находились Дрын и Ленин. Что, интересно, с ними сделал их жидкий Франкенштейн? Мэйз страстно надеялся на, что оба скончались в своей лаборатории, в адских мученьях!

Еще его преследовала навязчивая мысль, что Ромео надо было отправить в больницу. Он нуждался в профессиональной помощи – одних уколов было недостаточно.

Но Доминик боялся.

Он страшился шумихи, которая поднимется сразу же, стоит лишь одному журналисту пронюхать об этом. Кем бы он представил Ромео? Как бы он объяснил его состояние?

Безусловно, он мог бы придумать какую-нибудь правдоподобную легенду, но не хотел совсем утонуть во лжи, случайно запутавшись в деталях выдуманной истории.

Ломка продолжалась уже трое суток. Возможно, осталось совсем недолго. И все обойдется. А потом, когда боль отступит, и Ромео снова будет в силах соображать, они вместе решат, что делать.

Мэйзу посчастливилось заснуть и проспать весь остаток дня.

Ночью у Ромео опять случился приступ, сильнее, чем прежде. Ромео били такие судороги, что его тело подкидывало над кроватью. Он корчился и исступленно кричал, закатывая глаза.

Когда Доминик в очередной раз полез в аптечку, то обнаружил, что за эти три дня он использовал полугодовой запас шприцев.

От его крика у Мэйза звенело в ушах, от созерцания его страданий, на кровавые куски рвалось сердце.

Он метался вокруг Ромео, силясь чем-то ему помочь, и чуть не плакал от собственной бесполезности. Возможно, сейчас он страдал даже сильнее, чем сам Ромео. Ведь он прекрасно знал единственного человека, который был виновен в том, что он сейчас видел.

Впервые в жизни, ему было невыносимо больно за кого-то другого. Впервые в жизни, он мысленно обратился к Богу с мольбой, чтобы боль, наконец, освободила Ромео. Впервые в жизни, он жестоко каялся за то, что совершил.

С первыми лучами солнца, Ромео вновь провалился в сон, больше походивший на беспамятство.

Доминик без сил рухнул на свою кровать.