Иллюзорным, пустым миражом, надобность в котором исчезла сама собой.
Она вдруг поняла, что была близорука, ведь все это время у нее был самый настоящимй зачарованный принц. Он, Доминик. И теперь, на ее глазах, чары рассеивались, словно произошло чудо и заклятье пало.
Разве в ком-то еще она видела столько любви? Разве к кому-то еще она испытывала столько нежности?
Конечно, они больше не могли не быть вместе. Тем более что они так подходили друг другу.
2.
Смущенный, Дьявол потирал рыжую бороду, которая, то и дело, потрескивала и брызгала цветными искорками:
– Признаться, Брат, я растерян…
– Я рад, что ты нашел в себе силы признаться в этом. – Господь глядел на брата с мягкой улыбкой.
В Чертогах было светло и очень уютно. Бог окинул взглядом центр тронной залы, где совсем недавно вершился суд над непокорной душой, которая изначально не была наделена никакими выдающимися способностями, но требовала для своего человека судьбу гения.
– Я не могу постигнуть, как произошло такое…– Черт печально покачал головой.
– Я тоже не могу… – кивнул Господь. Он положил руку на плечо Дьяволу и заглянул в его глаза.
– Он был создан для зла!
– Значит, в людях не все еще потеряно, и если они могут преподнести нам сюрприз! Помнишь, мы как-то толковали с тобой о человеческом выборе?
– Ну и что? – Черт робко глянул на Бога: ему было неловко.
– Нет абсолютного зла, дорогой! Как и нет абсолютного добра. В одном всегда есть капля другого. И по-иному не может быть, ведь в этом и заключается гармония двойственности.
– Но как ей, этой несчастной душонке, как бишь ее, 6871, удалось откопать в нем ту крупицу добра, которую я даже не заметил? И не просто найти, а вытащить ее на поверхность и перевернуть всю его душу вверх дном?
Господь помолчал немного, а потом задумчиво произнес:
– Может, в этом и заключалась ее гениальность?
– Да не было в душе никакой гениальности!
– Не было, – согласился Бог, – но в попытке доказать нам свои способности, она смогла развить ее в себе. Ведь сочинения человека так захватили тебя, что ты вмиг нашел способ явить их миру, обойдя заклятье. Ты хитроумен, конечно. Выдать его творенья под чужим именем, на котором заклятья нет.
– Я не мог допустить, чтобы они пропали зря. Я, в конце концов, искусствовед!
– Но главное оказалось вовсе не в этом…
Дьявол согласно кивнул:
– Главное оказалось в том, что он, гармоничный в своей вечной борьбе противоречий, безропотно принимая все, что нес ему жизненный путь, смог пробудить любовь, возродить другого и возродиться самому.
– Да, именно так. Так что мы с тобой решим? – Господь сжал рукой плечо брата и снова заглянул ему в глаза.
– Твоя взяла, брат. Ты решай. Я бы все равно его убил. Он ведь и так еле дышит.
– Ай-ай-ай! А ты все за свое: убить, убить, и точка. Нет уж. Он будет жить. Я снимаю с души ее бремя. Того, что она сделала, для меня достаточно, чтобы освободить ее.
– Как знаешь. Я соглашусь с любым твоим решением. – Покорно пожал плечами Дьявол. – Она уже все равно мне не принадлежит.
– Отныне человек может жить дальше своей судьбой. Той, которую сам построит своим выбором. Ведь мы пропишем только вехи.
Господь поднялся из своего трона и величественно покинул Тронный зал.
Дьявол долго глядел ему вслед. Потом он потер подбородок, хитро улыбаясь своим мыслям, и едва слышно пробормотал: «Впереди – целая жизнь, мои дорогие. Вам удалось выиграть битву, но посмотрим, каков будет исход войны». С этими словами он расправил крылья и стремительно улетел прочь.
3.
Доминик потянулся в постели и лениво приоткрыл глаза: в окно спальни весело заглядывало солнце, о его ноги с мурлыканьем терлась голая кошка, снаружи доносились раскаты прибоя и радостный лай Болвана. Воздух пах океаном.
Нежная и теплая, к нему прижималась Анаис. Она еще спала, и ее темные длинные волосы разметались по подушке. Они струились по ее восхитительному точеному телу, как у фарфоровой статуэтки. Бархатные глаза еще были закрыты, и длинные ресницы чуть подрагивали. Она льнула к нему, спасаясь от утренней прохлады.
Доминик улыбнулся, поцеловал ее глаза и крепче прижал к себе.
Девушка мурлыкнула, совсем как кошка, и раскрыла глаза. Ее заспанное, нежное лицо было бесподобно.
– Я люблю тебя… – прошептал Мэйз. Она улыбнулась и уткнулась лицом ему в грудь. Пожалуй, это было одно из счастливейших пробуждений в его жизни. Он твердо знал, что ему никогда не придется раскаиваться или винить себя в этом утре. Он гладил ее шелковистые волосы, когда вдруг, неожиданно для себя самого, спросил:
– Может быть, ты все-таки, выйдешь за меня замуж? Или еще лет десять подождем?
Анаис засмеялась и обвила руками его шею вместо ответа. Тем временем, Моргана перелезла через ноги Мэйза и теперь устраивалась поудобнее, как раз между ним и Анаис. Все трое молчали какое-то время. Было просто хорошо – лежать и молчать.
– Как Ромео? – Спросила Анаис. Вчера она заснула гораздо раньше, чем в постель пришел Доминик.
– Он уже в порядке. Мы вчера с ним беседовали всю ночь напролет. Прошло ведь уже пять месяцев с тех пор, как он оказался в больнице. Маловато, конечно, для полного восстановления, но думаю, ему уже можно выходить в свет. Главное, чтобы он больше не попадал в дурную компанию. Знаешь, я приготовил ему сюрприз.
– Какой? – Анаис отпихнула кошку и еще теснее прижалась к Доминику.
– Я купил ему байк! – Гордо обьявил он.
– Мотоцикл? Ты купил Ромео мотоцикл?! – Анаис расхохоталась. – Дом, ты неисправим! – А что? Может он будет гонять по пятницам вместе с нами. И еще у меня есть один сюрприз! Но это пока секрет.
– Люблю тебя, мистер Волчьи Глаза! – Она обхватила ладонями его лицо и поцеловала его в шрам около рта. Доминик поймал ее губы своими – ему всегда хотелось делать именно так.
Заключение.
Ромео Дэниелс вышел из дома спустя три дня. Он вышел из дома знаменитостью.
Особняк Доминика Мэйза с самого утра осаждали репортеры, папарацци и новоиспеченные поклонники: все ждали выхода молодого писателя, чья совершенно потрясающая книга увидела свет накануне.
Ее выход сопровождался мощной рекламной кампанией, и личность автора была окутана тайной: загадочный и молодой романтик с сентиментальным именем никогда не показывался на публике, но при этом его знали самые известные люди Лос-Анджелеса.
Его сочинения были настолько пронизаны чувственными переживаниями, что казалось, будто в свои двадцать три года юноша успел пройти сквозь Рай и Ад, повстречаться с Ангелом, увидеть Сатану и услышать Бога.
Ромео стоял около бассейна, совершенно растерянный, а его со всех сторон фотографировали, просили подписать экземпляр книги, задавали разные вопросы люди, которые толпились в саду особняка Мэйза.
Доминик и Анаис стояли поодаль, обнявшись, и наблюдали за происходящим.
Кстати, их публичные объятия тоже не укрылись от пронзительных глаз репортеров, и красноречивые снимки украсили собой обложки свежих номеров всех желтых изданий.
Уже смеркалось, когда сад наконец опустел. Все еще слабый, Ромео устало опустился на шезлонг возле бассейна. Он счастливо улыбался, оглядывая беспорядок, оставленный посетителями. Он знал, что в доме его ждут друзья, накрытый стол и торт с двадцатью четырьмя свечами. Сегодня был его день рождения. Но он не спешил к ним.
– Как ты себя чувствуешь? – Мэйз похлопал Ромео по спине и присел рядом с ним.
– Я чувствую себя свободным, Доминик. Теперь я чувствую себя совершенно свободным… И впереди у меня целая жизнь. – Улыбнулся Ромео.
– Да, впереди еще целая жизнь…– эхом отозвался Мэйз и украдкой взглянул на него.