Бригадир, закончивший полевую трапезу, привстал и озабоченно посмотрел в сторону турецкого цвентара (древнего кладбища), откуда слышались голоса и смех обедающих женщин.

- Надо каждый день проверять! Вчера проверил сумки и ведра после работы. Не нашел ни одной женщины, которая не взяла бы из колхозного сада хотя бы несколько яблок. Как с ними говорить? Не будешь же стрелять! Одна килограмм, другая два, а на всю бригаду утащат целый центнер!

Мужчины за столом замолчали.

- Детям понемногу захватили. Принесут с поля то хлеба, то яблоки либо виноград от зайца, всё детям радость. - попытался сгладить неловкое молчание мужиков Павло Ткачук, сродственник бригадира.

Отец, пожёвывая сухую травинку, смотрел поверх озерной глади. Снова наступило молчание.

- Шо задумались, Николо? - прервал молчание бригадир.

- Да так, Берлин послевоенный вспомнил. - негромко сказал отец.

- Я три года отслужил под Берлином. - живо откликнулся Сяня и спросил. - У Бранденбургских ворот были, Николо?

- Был. Потом три недели нас держали в распоряжении комендатуры. Обходили сектор, проверяли документы, людей. Отдельные выстрелы слышались в Берлине до начала июня.

- А потом нас перебросили в пригород. Охраняли шахту, здания, наши пушки. Всего на дивизион было пять постов. Хотя и сменяли нас, все равно, очень уставали. Отстоишь два часа в карауле, после смены сразу спать. А не спится. Думы разные. А за два часа до того, как заступить, поднимают. Чтобы сон стряхнуть. А он как раз наваливается. Такой милый тогда сон. Казалось, вернусь домой, просыпаться не буду. Отосплюсь за всю войну.

- В наряд я всегда попадал с напарником из Буковины Иваном Дикусаром. Стояли в карауле у шахты, в которой до войны добывали пиленный камень. Темень. Друг друга с трудом различали. Перед караулом выдавали батарейки (карманные фонарики). Но включали на мгновения, чтобы посмотреть время или если поблизости появлялся подозрительный шум. По ночам редко, но давали о себе знать фашисты.

Однажды мы только заступили в караул. Я стоял у входа в копёр, а Иван нес службу у ворот, через которые откатывали вагонетки. Со стороны небольшого леса, расположенного в черте города послышались приглушенные голоса. Замелькал свет карманных фонариков. Я подал Дикусару знак фонариком. Но он, скорее, заметил их раньше меня, так как через секунды он уже стоял возле меня с автоматом наизготовку.

Мы не успели их окликнуть, как положено по уставу, как они стали звать нас на немецком языке, светя на свои лица фонариками. Судя по освещению, их было не менее пяти человек. Среди них - женщины! Кажется безоружные... А вдруг это провокация, обман? А может за ними крадутся вооруженные? До караульного помещения не менее пятисот метров! Что делать? Стрелять на поражение?

Немцы между тем приблизились. Их было шесть человек, из них две женщины. Дикусар, учивший в школе немецкий язык, выступил вперед. Пожилой немец стал что-то быстро говорить, показывая рукой вниз. Иван кое-что понял.

- Они просят разрешить им спуститься в шахту. Что-то говорят об одежде. Их дома полностью разрушены.

Иван, сам на пять лет младше меня, за короткое время невольно стал в нашем расчете старшим. Он принял решение:

- Николай! Если они пришли с плохими намерениями, нам с ними не справиться. Похоже - это не военные. Их надо разделить. Пусть мужчины спускаются, а женщин мы оставим закрытыми в коридоре.

Где словами, где знаками Дикусар объяснил немцам, как следует поступить. Они согласно закивали. Мужчины вошли в малую клеть. Изнутри накинули на дверь запор. Двое стали вращать рукоятку. Клеть поползла вниз и скрылась в темном проеме шахты.

- Николай! Бегом в караульное! Поднимай всех по тревоге! Пусть сообщат выше. И сразу обратно!

- Через пять минут я был в караульном помещении. Весь состав подняли по тревоге. Сообщили в комендатуру. А сами во главе с командиром дивизиона, который сейчас был и начальником караула на машине подъехали к шахте. Иван с немками ждал нас в коридоре.

Колесо подъемника уже не вращалось. Значит немцы уже достигли дна. Вскоре у шахты резко затормозила машина из комендатуры. Потом ещё одна. Все офицеры. На грузовике подъехал взвод автоматчиков. Сразу стало тесно. Распоряжался полковник, кажется, из комендатуры.

Начало светать. Натянувшись, заскрипели тросы, стало вращаться колесо подъемника. Минуты казались вечностью. Наконец показалась клеть. Она была наполнена лётным обмундированием, было много обуви. Клеть быстро разгрузили и, свалив одежду в одну из комнат, заперли там и немцев.

Снова прибыли какие-то старшие офицеры - от майора до полковника. Появилась машина с рацией. Через центральную комендатуру связались с американцами. В их секторе находилась электростанция, подающая ток на шахту. Люди продолжали прибывать.

Приказав пересмотреть, поднятую немцами одежду, полковник через переводчика, успокоил немцев, объяснив, что их скоро отпустят. Тем временем с американского сектора дали свет. Попытались включить большой подъемник на электрической тяге. Раздался треск, вдоль кабеля посыпались на пол ярко-голубые искры. Короткое замыкание. Из числа задержанных немцев двое вызвались помочь. Они много лет работали на этой шахте.

А меня и Ивана уже допрашивал, прибывший из особого отдела, старший лейтенант. Он допрашивал о происшедшем нас и порознь и вместе. Потом начинал все сначала, пытаясь поймать на неточностях. Но нам скрывать было нечего.

Через широкую остекленную перегородку нам было видно, что полковник, разрешив немцам взять по комплекту поднятой из шахты одежды и обуви, отпустил их. Затем зашел в комнату, где особист допрашивал нас, тщательно записывая наши показания.

- Вас ждет трибунал за преступное нарушение устава караульной службы, - сказал особист. - Почему пропустили на охраняемый объект немцев? Почему не подняли тревогу? Почему не стали стрелять?

Полковник долго слушал, потом сделал останавливающий знак:

- Довольно, товарищ старший лейтенант. Заканчивайте.

Особист недовольно повернул голову:

- Вы уверены, товарищ полковник?

- Да! Можете быть свободны.

Старший лейтенант с недовольным видом собрал бумаги, застегнул полевую сумку и обратился к полковнику:

- Разрешите идти?

- Идите.

Повернувшись к нам, застывшим в тревожном ожидании, полковник долго смотрел, переводя взгляд с одного на другого. Потом спросил:

- Откуда родом, сынки?

Мы ответили. Потом полковник долго молчал. Мне показалось, что он забыл о нас.

Поднял глаза, поочередно посмотрел на каждого и сказал:

- Устав нарушили. Это точно. А то, что не стали стрелять в людей и тут же сообщили начальнику караула, поступили правильно. Свободны.

Тем временем заработал большой подъемник. Большую группу солдат спустили в шахту. Подъехали несколько студобеккеров. Содержимое шахты потом поднимали несколько дней. Запомнились короткие тулупы, теплые шлемы, обувь. Потом пошла летняя лётная форма, шинели. Всё это хранилось увязанным в тюки. Командир нашего дивизиона подошел к майору, руководившему подъёмом обмундирования и о чем то тихо переговорил. Майор молча кивнул головой.

В караульное помещение наш дивизион возвращался с огромным тюком офицерских шинелей. До самой демобилизации мы укрывались ими ночью в сырую погоду. А большая часть тюка лежала в углу караульного помещения.

Когда нас демобилизовали, совершенно новую шинель я привез с собой домой. Гершко Ройнштейн на станции перешил её в пальто. Потом Митя Суслов перешил на Алёшу. Когда Женик пошел в школу, Ваня Яртемив перешил на Женю. Перелицованное пальто со смушком Женик носил до четвертого класса. А на новый год Броник Петра Якового ламой (лезвием) порезал пальто со стороны спины. А потом из того пальто мы долго вырезали теплые стельки.

Мужики долго молчали. Я слушал внимательно, мне было очень интересно. Целая история с моим пальто! Одного отец не рассказал, потому, что не знал. Мы разобрали, стащенный у соседа за сараем старый мотоциклетный аккумулятор. Из свинца на примусе в консервных банках выплавляли и в крейде отливали чушки с двумя отверстиями, как у пуговицы. Вырезанные из смушки кружки меха от воротника мы с обеих сторон подшивали к свинцовой чушке.