Если смотреть от плотины на север, взгляд упирается в широкий дверной проём глубокого подвала, в котором когда-то до поздней осени хранились, укрытые толстым слоем соломы, глыбы льда. Выпрыгнувшие из носилок и застрявшие между блоками льда, жирные караси оставались живыми еще много дней.

Из всей, как сейчас принято говорить, инфраструктуры Одаи сохранились три пруда и этот подвал. Большое подземелье, построенное последним из рода Соломок, стоит открытым. Тяжёлые дубовые двери вместе с массивными коробками, которые могли выдержать длительную осаду, исчезли. Кому-то понадобились.

Но даже в многолетнем забвении подвал сохраняет свою былую монументальность. Три зала, выложенные крупным бутовым камнем стены, высокие сводчатые потолки. Только хозяев не видно...

Большой став на спутниковой карте представлен в виде, обрубленного по линии гребли, хвоста гигантского карпа. Одна половина хвоста смотрит на север, где было варварски уничтожено важное свидетельство древней цивилизации, называемое тогда нами турецким цвентаром (погостом, кладбищем).

Другой отросток хвоста продолжается на юго-восток короткой линией болота, заканчивающегося в самом начале северо-западного склона вершины водораздела бывших притоков Куболты, там где белеют несколько камней.

-А может действительно?!..

Никто не рождается с ненавистью

к другому человеку

из-за цвета кожи,

происхождения или религии.

Нельсон Мандела

Расизм в нас и жив, и мёртв...?

Первыми людьми с другим цветом кожи, потрясшими мою детскую душу, были цыгане. По рассказам моего деда по матери Михася, издавна, через наше, тогда ещё строившееся село, а может и гораздо ранее, лежал цыганский тракт. Кочевавшие таборы, почему-то двигались только в одном направлении: с юга на север. И никогда обратно. Видимо, двигались, невзирая на государственные границы, по какому-то гигантскому, веками наработанному, своему кругу во времени и пространстве.

Дед рассказывал, что путь кочующих цыган лежал через Михайляны и Бараболю, так тогда мои земляки называли село Барабой. В Барабое, Бричево и Тырново собирались большие, привлекавшие своей многолюдностью, базары. Цыгане продавали топоры, сапы, серпы, засовы, петли и другие немудреные кузнечные изделия. Цыганки, заглядывая в глаза, предлагали погадать на счастье.

Цыганята, носившиеся оравой по базару, действовали обдуманно и целенаправленно. По рассказам деда, группа подбежавших к крестьянским телегам детей затевала потасовки, а часто и драки. Стоявшая в стороне другая группа, безошибочно выбрав момент, когда внимание крестьян было сосредоточено на потасовке, тянули с телег огурцы, помидоры, орехи, виноград. Брали на каждого всегда понемногу. Украсть украли, а наказывать не за что.

Далее тракт кочевников лежал через Цауль и Плопы. Через Елизаветовку цыганский путь делился на два рукава, соединяющиеся на шляху, уходящем в сторону Брайково. Первый, ныне забытый путь проходил со стороны Цауля через Плопы, по южному, более старому мосту через Куболту строго на южную окраину нашего села. Второй тянулся вдоль Плоп и по северному мосту через ту же Куболту выходил на шлях, пересекавший центр нашего села.

Останавливались в Елизаветовке таборы в нескольких местах, в зависимости от маршрута. Идущие с долины разбивали лагерь на лужайке у старой мельницы Ивана Калуцкого возле Ставничей, либо на берегу ручья возле Поверги, чуть ниже Маркова моста. Пересекавшие среднюю часть села по шляху, останавливались за клубом либо на пустыре, где сейчас стоит здание мельницы с маслобойкой, построенное уже в конце пятидесятых.

Ставили шатры, брезентовые навесы, растянутые на длинных кольях, вбитых в землю. Под открытым небом расстилали красные перины, одеяла и многочисленные разновеликие подушки. В самом углу, где не дул ветер, ставили треногу, водружали большой котёл.

Цыганки начинали суетиться. Одни собирали мелкий сушняк, высохшие коровьи лепёшки. Другие вытаскивали из-под днищ телег и кололи вырубленные и подобранные в лесах по пути следования высохшие стволы деревьев. Под треногой разводили огонь. Скоро в котле закипало и варилось немудреное цыганское варево: каша, мамалыга, картошка, фасоль... По лощине далеко разносился запах вареной свеклы. Это варился цыганский свекольный суп из корнеплодов, вырванных на полях вдоль цыганского тракта. Реже ощущался аромат варившейся в котле курицы.

Мужчины, перетянутые широкими кожаными поясами, снимали с телег и устанавливали наковальню и фой (мех). Разжигали походный горн и продолжали, прерванное дорогой, своё привычное занятие. Скоро по селу плыл мелодичный перезвон наковальни под ударами большого и малого молотков. Старики, накинув на плечи гирлянды сап, топоров, колец и цэрушей (металлический колышек с кольцом) на цепях, расходились по обе стороны села. Шустрые немытые цыганята бегали по селу босоногой оравой, никогда не смешиваясь с сельской детворой.

Не могу сказать точно, сколько лет было мне, когда я впервые увидел цыган. Это было до того, как я пошёл в школу. При встречах с ними, в меня вселялась робость, переходящая в, леденящий душу, страх. Сказывались рассказы-страшилки взрослых о разных кознях цыган, о том, как они напускают туман (гипноз) и люди сами отдают им деньги и кульчики (серьги). В селе говорили, что цыгане могли навести порчу на людей и домашний скот. Пугая нас, малолетних, без спроса убегавших за огороды, в лесополосы, а то и куда подалее, взрослые рассказывали, что после проезда цыганского табора через сёла исчезали дети. Всё это не могло не сказаться на нашем отношении к цыганам.

Мы, не знавшие телевизоров, интернета, видели людей с другим цветом кожи только в кино. Но кино было тогда только чёрно-белым. А тут мы, как говорят, вживую наблюдали жизнь племени, собственными устоями обреченного жить в состоянии вечного кочевья. Своим детским разумом мы понимали, что это такие же люди, как и мы, только чуть темнее.

Но вместе с тем, мы осознавали, что они не такие как все мы, живущие в своих домах, ходившие в школу. Незнакомый кочевой уклад жизни цыган был нам чужд и непонятен. Живут в кибитках, на остановках спят в шатрах, а то и под открытым небом. Едят всем скопом из одного общего котла. Живут вольно, не зная сельсовета. В отличие от наших родителей, имеющих годовую норму выходо-дней в колхозе, цыгане всё время предоставлены сами себе. Когда хотели, тогда работали, где желали, там и гуляли.

Но основным в нашем детском сознании была разница в отношении к школе. Мы считали должным и непререкаемым то, что ежедневно должны были идти в школу, выслушивать упрёки родителей за плохую успеваемость, выполнять домашние задания. У цыган всё было гораздо проще. Шагая в школу ранним утром и возвращаясь домой мы видели наших цыганских сверстников в состоянии постоянных игр или безделия. Лишь подростков привлекали качать фой. Никаких тебе учебников, тетрадей, домашних заданий, двоек и родительский собраний.

Сейчас, анализируя свои детские ощущения, я не помню, чтобы у меня возникло чувство зависти к цыганским детям. Более того, глядя на их буйные забавы, меня не покидало до конца не осознанное мной ощущение, что эти дети лишены были в своей жизни чего-то очень важного. У них не было собственного дома, не было двора, не было школы. У них не было того мира, который был у меня. Мне всегда было жаль их, несмотря на то, что, в отличие от них - вольных, сам я хронически страдал от дефицита свободы, вернее - воли.

Но главным, пожалуй, в отношении к цыганам был страх. Страх этот постоянно подпитывался взрослыми. Подпитывался, несмотря на то, что мой дед Михасько довольно трезво раскрывал скобки в непростых, почти мистических моих чувствах к цыганскому населению: