– Думаешь, знала, что ты был там?

– Каждый год я получал неподписанную открытку из какого-нибудь экзотического местечка, адресованную «Мэтью Року» и проштемпелеванную в день годовщины драфта. Послание вполне ясное. – Я полез в карман, достал открытки и протянул ему.

Он сосчитал вслух.

– Двенадцать. – Покачал головой. На одной из открыток были запечатлены пальцы ног на фоне голубой лагуны, водопада и пышной зелени. На переднем плане женский купальник – верх и низ. Намек довольно прозрачный. – М-да. – Он вернул мне открытки.

Принесли наши бургеры. Вуд откусил кусок, отправил следом горсть жареной картошки и заговорил с набитым ртом, тыча чипсом в мою лодыжку.

– Можешь поспорить на свой чизбургер, она знает, что ты вышел. Учитывая ее влияние, не удивлюсь, если у нее есть датчик GPS для этой штуки.

Еще один камешек в мой огород.

– Знаю.

Он проглотил, помолчал и понизил голос.

– У тебя есть план, как с этим разобраться? Я имею в виду все, что было. – Иногда во время наших учебных просмотров Вуд выходил из роли моего центра и входил в роль координатора нападения, предлагая комбинации или схемы, дабы убедиться, что я вижу очевидное и знаю, какова ставка. По большей части он просто громко разглагольствовал, потому что от этого ему становилось легче. Я убедился, что лучше дать ему выпустить пар.

Но сегодня было иначе. Сегодня я вышел из тюрьмы, и Вуду надо было снять камень с души. Рана кровоточила двенадцать лет. Если бы он смог убедить меня выказать страсть, гнев, ярость против машины, которая несправедливо осудила меня, ему стало бы легче поверить в мою невиновность. Я вскинул бровь.

– В самом деле? Так вот, значит, как обстоит дело?

Еще один укол.

– Двенадцать лет сидеть и видеть, как проходит жизнь. Это долго.

– Если ты пытаешься помочь, то толку от такой помощи никакой. – Я доел бургер. Он долго смотрел на меня, наконец покачал головой.

– Думаю, ты до конца не осознал, что она сидит на вершине горы, а ты похоронен под ней.

Я вытер уголки рта салфеткой.

– Ты хочешь, чтобы я бил себя в грудь?

– Не помешало бы.

– Кричал на каждом углу? Рассказывал всем, как она меня подставила?

– У людей могла бы появиться причина поверить тебе.

– И чего я этим добьюсь?

Молчание.

– Вуд, постарайся посмотреть на это с моей стороны. Я не собираюсь защищать свое имя или репутацию, строить свою давно потерянную карьеру или завоевывать людское обожание и доверие.

Вуд взглянул на мою пустую коробку из-под бургера, и тон его смягчился.

– Хочешь еще один?

Я покачал головой.

Он вытер жир с подбородка, а я обратил внимание на его ладони и руки. Они потемнели от въевшегося машинного масла, как будто он оттирал его, но налет остался.

– Ты по вечерам подрабатываешь автомехаником?

Он отмахнулся. Сменил тему.

– Просто поддерживаю форму. – Он ткнул в меня пальцем. – Кстати, о форме. Тебе надо бы съесть еще три штуки и два сунуть в карман. Старик, ты здорово отощал.

Вуд заказал два молочных коктейля, и мы сидели и ждали. Это получалось у меня лучше, чем у него. Голос Энджелины Кастодиа лился на нас из динамиков: соблазнительный, с хрипотцой, отшлифованный, сдержанный. Уверенности ей всегда было не занимать, но с тех пор ее заметно прибавилось.

Глядя в сторону, Вуд почесал подбородок.

– В последнее время о тебе много говорят в новостях. – Он помолчал, давая мне как следует вникнуть в услышанное. Хотел получить ответ, но я знал, к чему он клонит, поэтому ничего не ответил. На этот раз Вуд посмотрел на меня.

– Один из надзирателей в Уайрграссе дал интервью Джиму Нилзу. Он сказал, что ты делал больше чем по три тысячи отжиманий и приседаний зараз. Сказал, ты делал полноценную разминку. Пресса безумствует по этому поводу. Пишут, что ты успешно идешь к цели. Это правда?

– Надо же было чем-то занять себя.

Вуд вытащил воскресный выпуск «Атланта джорнэл конститьюшн» и положил передо мной.

– Тебе посвящена большая часть первой пары страниц.

Я пробежал глазами статью. Заголовок гласил: УПАВШАЯ РАКЕТА ПОПЫТАЕТСЯ СНОВА ВЗЛЕТЕТЬ?

Вуд продолжал:

– Два дня назад на спортивном канале показали двухчасовой документальный фильм. Он назывался «Лучший, никогда им не бывший». Они опросили с дюжину парней, которые все еще считают тебя лучшим игроком. НВО[19], говорят, приложил к этому руку. И один из главных кабельных каналов говорит о реалити-шоу.

– А что они собираются показывать?

– Твое возвращение.

Я покачал головой и ничего не сказал.

Он наклонился ближе.

– Кто-то незаконно добыл копию записей камер слежения с тобой в тюрьме. На ней ты бегаешь сорокаметровку в темноте. Все они засекают время в четыре с половиной секунды. Парочка – четыре и четыре. – Я ничего не сказал. Он откинулся на стуле. – И потом, есть еще одна штука, которая заставляет всех пускать слюни. Это видео, где ты перебрасываешься мячом с охранником и делаешь бросок ярдов на пятьдесят через какое-то окно во двор для прогулок. Группа экспертов изучила его и сказала, что, возможно, есть еще только один игрок в лиге, который мог бы сделать такой бросок. Может, их и за все время только с полдюжины и наберется. Они взяли интервью у того охранника. Пейдж… Сейдж…

– Гейдж.

– Точно. Он рассказал, что вы вдвоем бросали каждое утро. Сказал, что он вставлял бумажные стаканчики в ограду на расстоянии сорока ярдов, и ты попадал в десять из десяти. – Вуд сложил руки. – Ты правда думаешь вернуться в игру?

Я попытался остановить его, пока он совсем не разошелся.

– Вуд, мне тридцать три. Я – преступник, отсидевший срок за изнасилование, которому нельзя подходить ближе чем на пятьдесят футов к детям, школам, детским учреждениям, торговым центрам или кинотеатрам. У меня есть приблизительно восемнадцать часов, чтобы зарегистрироваться по месту проживания, прежде чем Большой Брат явится меня искать. – Я покачал головой. – У меня в голове сейчас только одно, и это не футбол.

Мы пили коктейли в молчании. Прошла пара минут. Вуд не поднимал глаз. Допив, высосал остатки. Тон сменился.

– Мэтью, мы знаем друг друга давно, верно?

Я кивнул.

– Вместе пережили многое.

Еще кивок.

– Ты был там долго.

Я ждал.

– Ничего не хочешь мне рассказать?

– Ты имеешь в виду, что, быть может, двенадцать лет смягчили меня, привели в чувство, и я, наконец, захочу признаться в чем-то, что горячо отрицал двенадцать лет назад?

На этот раз кивнул он.

Я понимал, что ему надо было это сделать. И еще знал, что хочу подавить это в зародыше.

– Нет.

– Но ты по-прежнему не можешь этого доказать, так?

– Мы это уже проходили.

– А как насчет той пленки, что у них была?

– До сих пор не могу этого объяснить.

– Семь разных камер показывают, как ты выходишь из фитнес-центра с ней, а потом, шатаясь, как пьяный матрос, выходишь из лифта и вваливаешься к ней в номер.

– Я видел видео.

– А как насчет другого видео? Того, которое нашли в номере?

Я не ответил.

– Это же видеозапись. Дымящийся пистолет.

– Это не я. Я этого не делал.

Он откинулся на спинку стула.

– Даже твоя жена признала, что человек на записи похож на тебя. – Вуд наклонился: – Ты помнишь, что она сказала, когда они заставили ее смотреть это перед присяжными?

Я помнил.

– Да.

– Это по-прежнему твое слово против ее и… послушай, тебя долго не было, ты не знаешь. Ее слово сейчас куда более весомо, чем твое. Возможно, весомее, чем твое когда-либо было.

– Значит, ты хочешь, чтобы я сказал, что сделал это, только бы они от меня отвязались и чтобы все это закончилось?

– Признание дало бы тебе больше шансов на отборе, чем упорное отрицание вины.

– Я не хочу никаких отборов.

– Объяснишь ДНК?

– Не могу.

Вуд помолчал.