— Можешь не продолжать. Теперь я понимаю, откуда у тебя этот очаровательный наряд.

— Ты считаешь, что мне больше идет быть камеристкой?

— Просто я считаю, что тебе любой наряд к лицу и больше всего идет тот, который в данный момент на тебе. Как сейчас.

— Ты прелесть! Но я могу носить его только когда я с тобой. Скажи, это правда?

— Что? — насторожился Арамис. Неужели Агнесс начнет расспрашивать его о прошлых увлечениях.

Но герцогиня притянула его к себе и шепнула на ухо:

— Это правда, что вы освободили старую королеву?

Несколько мгновений Арамис растерянно молчал. Вспомнились слова герцогини, которые он пропустил мимо ушей, пораженный ее появлением у него в квартире: “Только сегодня я поняла, куда ты спешил”. Как она узнала? Неужели проболтался Планше? Нет, это невозможно…

— Кто тебе сказал?

— Никто.

— Тогда откуда ты это взяла?

— Догадалась. Когда любишь, становишься проницательным.

— Ты не находишь, что это довольно смелое умозаключение?

— Я просто кое-что сопоставила. Ты умчался, словно вихрь, когда солнце поднялось над верхушками деревьев. Но не было никакого сигнала, созывающего мушкетеров. Шеврез сказала, что ты вспомнил о Боге. Но я думала, думала и поняла, что ты, увидев, как высоко стоит солнце, понял, что опоздал…

“Однако, она наблюдательна!” — подумал мушкетер.

— Потом в конвое короля двое суток не было ни тебя, ни д'Артаньяна, ни Портоса, ни этого хмурого мушкетера с лицом испанского гранда с картины Эль Греко.

— Атоса…

— Да. А потом Планше немного проговорился.

— Как это можно проговориться немного?

— Когда моя камеристка попросила его проводить меня, он стал отнекиваться, говоря, что провел двое суток в седле.

Арамис рассмеялся.

— Получается, что камеристку он любить мог, а проводить госпожу сил не хватило…

— Не уводи разговор в сторону. Но именно его слова о двух днях в седле натолкнули меня на кое-какие мысли. И когда я сопоставила… — герцогиня не докончила и состроила умное лицо.

— Что именно?

— Когда неизвестные освободили мадемуазель де Фаржи, тоже шли разговоры о четырех рыцарях.

“Все так, — подумал Арамис. — Меня не было, зато был де Рошфор”.

— И не нужно смотреть на меня, как на глупенькую дурочку. На это способны только вы, последние паладины… — все остальное потонуло в поцелуях.

Их прервал негромкий стук в дверь.

Герцогиня вздрогнула и отстранилась от мушкетера.

— Кто это может быть?

— Не знаю.

— Может быть, Базен? Твой слуга?

— Базен, скорее всего, спит как сурок, где-нибудь на полпути к Парижу в стоге сена.

— А вдруг это посыльный из роты? Я не хочу, чтобы ты уходил… Не уходи, этот день наш. Дома я сказала, что еду помолиться с королевой Анной в ее любимый монастырь. Я действительно знаю настоятельницу, милейшую Луизу де Молле. Так что меня не ждут до самого вечера. А вдруг я останусь ночевать в монастыре, — и она стала ластиться к Арамису. – Ведь настоятельница меня не прогонит?

— Не прогонит! — с улыбкой заверил ее Арамис.

В дверь больше не стучали.

Арамис прислушался, сел, мягко отстранил льнущую к нему молодую женщину, встал, задрапировался в простыню, как римский патриций в тогу, взял шпагу, прислоненную к креслу, и двинулся к двери.

— Ты так спешишь в Лувр? — с укоризной воскликнула герцогиня.

— Если это записка от де Тревиля, я прочту ее и оставлю на лестнице, как будто меня не было дома.

— Тогда зачем читать?

— А вдруг что-то важное?

— Важнее, чем наша любовь?

Арамис решил оставить этот чисто женский вопрос без ответа, ибо скажи он хоть что-нибудь — тут же последует спор, в котором не будет победителя, а будут только обиженные.

Он открыл дверь.

На пороге стояла корзина с фруктами, окороком и двумя бутылками. Сверху лежала записка. Арамис сразу узнал жесткий, угловатый почерк д'Артаньяна. Он взял корзину, внес в комнату, прочитал громко:

“Дорогой друг! Я выхлопотал у де Тревиля для вас трое суток отпуска. Посылаю провиант в осажденную любовью крепость. Ваш д'А.”

— И теперь ты станешь отрицать, что вы освободили старую королеву?

Арамис не ответил, он был занят ответственным делом — откупоривал одну из двух бутылок…

Глава 22

Дождавшись в кордегардии возвращения Планше, относившего мушкетерам записочки об увольнении на три дня, а Арамису еще и корзинку с “провиантом”, д'Артаньян отпустил слугу до вечера, а сам поднялся во дворец.

Некоторое время тишину Лувра не нарушало ничего — даже уборщики были непривычно тихими, и лейтенант почувствовал, что его охватывает предательская сонливость.

Наконец за дверью королевской спальни послышались едва различимые шаги, дверь отворилась, и мимо лейтенанта прошмыгнул Дюпон, пожелав на ходу доброго утра.

На обратном пути он остановился и сообщил:

— Его величество приказал послать скорохода за кардиналом.

Кардинал приехал через час.

В ответ на воинское приветствие — д'Артаньян знал, что кардинал неравнодушен ко всем рутинным проявлениям воинской субординации — Ришелье благословил мушкетера и, внимательно поглядев ему в лицо, спросил, что было не в обыкновении первого министра:

— У вас усталый вид. Ночное дежурство оказалось беспокойным?

— Вы очень заботливы, ваше высокопреосвященство, — поклонился лейтенант. — После возвращения с охоты двор долго не мог утихнуть.

Кардинал сочувственно покивал.

Лейтенант подумал, что король повел себя на удивление предусмотрительно, приказав ему находиться утром в Лувре. Теперь у кардинала сложится впечатление, что он вернулся во дворец с охоты вместе со всеми. Ничего лучшего, чем беглый разговор с кардиналом, не смог бы придумать и самый изощренный заговорщик.

Примерно через час кардинал покинул спальню короля, и Дюпон тут же сделал знак лейтенанту, что Людовик желает его видеть.

— Вас видел кардинал?

— Да, сир.

— Он что-нибудь спросил?

— Да, сир. Почему у меня усталый вид.

— Значит, он что-то подозревает. И что вы ответили?

— Что после возвращения с охоты двор долго не мог успокоиться.

— Разумно.

Д'Артаньян видел, что король хочет его о чем-то спросить, но не решается.

— Вы должны скоро смениться, лейтенант?

— Да, сир.

— Но ведь вчера вечером заступил Коменж.

— Я рассчитал, что поскольку мне необходимо утром быть у двери вашего величества, незачем сидеть ночью вдвоем, и поэтому подменил лейтенанта графа де Коменжа с условием, что передам дежурство его сменщику, лейтенанту де Тьерри. Он должен быть здесь к девяти утра.

— Разумно, — повторил король.

Он явно мялся и никак не решался приступить к тому, ради чего вызвал мушкетера.

— Насколько мне известно, вы знакомы с герцогиней ди Лима?

— Я удостоен ее дружбы.

— Я бы хотел попросить вас… не по долгу службы… Просто я не хочу посылать скорохода и привлекать внимание….

Мрачное подозрение шевельнулось в душе лейтенанта. Король слишком явно оказывал внимание мадемуазель де Отфор. Если бы лейтенант знал о двух последних днях охоты…

— Вы не могли бы по дороге домой заехать к герцогине ди Лима и передать мое приглашение ей и мадемуазель де Отфор позавтракать со мной?

Д'Артаньян облегченно вздохнул.

“Герцогиня в гнездышке у Арамиса, а Марго без тетушки во дворец не поедет!” — хотел бы крикнуть он, но вместо этого произнес как можно более почтительно:

— Всегда к услугам вашего величества!

— И не стоит беспокоить старого ди Лима, — торопливо добавил король, словно его лейтенант был совсем уж ничего не соображавшим кадетом.

Мадемуазель искренне обрадовалась его приходу.

— Почему я не видела вас на охоте, лейтенант? — спросила она, усаживая его в гостиной на памятную по первому знакомству софу. Сама девушка расположилась в высоком кресле.