27.08.1946

Всю ночь простояли в Панкове. Берлин никак не отпускает - любит? Или просто из-за своей сердитости? Дождь невыносимый, слизкий, как улитка.

Сейчас начало одиннадцатого. Успел съездить на велосипеде на "Акфу", купить там десять фотопленок, проявитель и закрепитель.

Сейчас обещают переправить нас на Руммельбург, а там опять стоянка, видимо долгая и безотрадная. Скорей, Берлин, выпускай нас из своих цепких, широких объятий. Или ты хочешь в привязчивости своей поспорить с маленькой немочкой Рут, измучившей своими признаниями, мольбами, увещеваниями и наивностью своей?

Кстати, о ней. В выходной ждал ее у себя, но был дождь, и она долго не приезжала. В полдень мы покинули Хенигсдорф. Я знал, что мы едем на Панков-Шонхаузер, и сказал хозяйке своего дома, в надежде, что она передаст Рут. Так и случилось.

Когда уже совсем стемнело, на путях появилась маленькая блондинка в красном горбатеньком пальтишке, так сильно портящем ее фигурку, и я обрадовался, изумился, и снова обрадовался, как никогда ей прежде. Она действительно доставила мне редкие минуты наслаждения и тепла. Спала со мной, не раздеваясь, ласкала меня и называла "Mein Engel", "Mein Sonne" и прочее. Помяла платье, и к утру успела надоесть. И я, под предлогом поездки в Трептов, забрал ее с собой и простился в дороге.

Удивительное создание! Как она мила и приятна когда ее нет, и как невыносима, когда ее присутствие ощутимо. И со рта у нее пахнет, и пальто у нее противное, и слова неискренни и выговор фальшив, и все мне не по вкусу в ней, но по нраву, когда она рядом. Но когда я один - становится скучно, и в ласках ее и любви потребность ощущается невероятная. Вот и сейчас...

В окошко бьется-завывает скользкий враждебный ветер. Его поддерживает дождь, ударяющий равнодушным - цок, цок, цок, по крыше моей теплушки. Оба мне чужды, но оба стремятся вовнутрь. И не мудрено - здесь топится печь, здесь сухо.

29.08.1946

Кюстрин-Киритц.

Вечер. С крайнего рассвета стоим у границы - поляки не торопятся пропускать. Немцы бессильны что-либо сделать: поляки надменны и злы с ними, и железнодорожники Киритца, оскалившись, как цепные щенята, тщетно бранят железнодорожников Кюстрина. Русская же комендатура на высоком пьедестале и в большинстве случаев занимает покровительственно-снисходительный нейтралитет - Польша де, суверенная страна, ей все дозволено у себя дома.

30.08.1946

Вербиг.

Здесь предстоит длительная стоянка. Паровоз ушел. Лихтенберг отвечает канцелярским тоном и часто бросает трубку.

Вербиг 3118. В Киритце познакомился с двумя девушками-железнодорожницами, имел очень увлекательную беседу с ними и под конец сфотографировал несколько раз обеих. Девушки - центральных районов Советского Союза. Одну зовут Олей, другую Машей. Адрес дали, хотя знаю железнодорожниц весьма коротко.

После двухдневной стоянки, наконец, пришел ответ из Варшавы на запрос комендатуры о приеме моего транспорта. Пропускают через Штеттин. Здесь, однако, задержали поезд и, когда я сообщил в Эберсвальде по телефону, что у меня нет коменданта вертушки, там отказались принять мой транспорт. Тогда позвонил в Лихтенберг. Комендант обещал ночью выслать офицера ответственного за вагоны. Но наступило утро, за ним полдень, и никого все не было. Немцы нервничали, просили отпустить в ***, на заправку углем и водой. Я чувствовал, что кроется в их просьбе другая причина, но не отпустить не мог - уголь действительно вышел. Они уехали всей бригадой, и это усугубило мои опасения, что паровоз не вернется. Так оно и случилось. Паровоз пришел на другой день и за другим составом.

Выехали мы лишь третьего числа.

04.09.1946

Эберсвальде.

Большой городишко, окруженный холмистыми возвышенностями. Не лишен красоты. Здесь не задерживаемся - сейчас отправляют, так, что в город съездить не успел.

Сфотографировал лейтенанта - диспетчера железной дороги и записал ее адрес.

На посадке в вагоны зашел несколько раз. "Теперь мы будем в газетах", говорили немцы, ухмыляясь.

Впервые за три дня увидел русскую почту.

05.09.1946

Вольгарст.

В Вербиге простояли недолго.

Я привез с собой Рут. Дорогой ее хотели забрать немецкие полисмены она была у меня до моего отъезда.

Вольгарст красивый город. Чистенькие аккуратные улочки в центре залитые блестящим асфальтом. Беленькие чистые, двух-трехэтажные домики, высокая башня в глубине зданий, темный лес, церковь, электростанция, кино, шоссе поодаль.

06.09.1946

Вольгарст - море.

Началось осуществление моей мечты. Конечная цель рисуется мне еще фантастически-нереальной картинкой - столько препятствий и такая величина пути, что в счастливый исход мне все еще не верится.

Море пока еще внутреннее. По обе стороны - берега буграстые, придушенные лесом. И город все еще красуется на горизонте высокими трубами электростанции, башнями внутри города.

Двоих бойцов оставил - группой нельзя ездить. Они с теплушкой, наказал ее не отдавать. Все продукты оставил.

Со мной боец Мельник из Каменец-Подольска родом, недалеко, свезу его домой.

В путь взяли хлеб и колбасу, но не умрем с голоду. До Свинемюнде 40 километров. Пароходик махонький и тащит три баржи. Так что туда приедем вечером. А до Пиллау километров 700. Страшно представить! Как и на чем я туда доберусь? А дальше не слаже! Еще столько до Риги, а потом сушей не менее 1000 километров. Вот так поездка!

Захватил с собой много пленок и, виденное, запечатлеваю неустанно. Вряд ли хватит до дому, а надо бы, чтоб хватило.

Капитан - забавный старик-немец. Он много видел, бывал в разных странах и свободно владеет французским и английским языками. Мне он рассказывал о Японии, языком народов которой, владеет. Был он и во Владивостоке в первую войну 14 года. Воевал там в морской пехоте. У него мудрая усмешка и лукавые морщины. Везет с собой водку, намереваясь сбыть в Польше, где деньги ничего сейчас не значат. О поляках отзывается с ненавистью: они много насолили. Русские, говорит, завоевали Польше свободу, землю и независимость, но поляки легко забыли об этом - дерут нос и убивают красноармейцев и краснофлотцев. Будет война - немцы покажут полякам! Русские больше не вступятся! Тогда мы выгоним их на край света, а Польшу сотрем с лица земли.

Так думают все немцы, которых выселили поляки с земель на Восток от Одера. Немцы мечтают о перемене, которая, по их мнению, лежит через войну. Напрасные мечты! Не выйдет больше!

Здесь три молодых парня работают машинистами. Они с разных районов СССР. Остальная команда - все немцы. Парни с 29 года, но уже побывали всюду. Очень подвижные, веселые. Курят, насквозь татуированы и в совершенстве владеют морским жаргоном и привычками. Я перевожу им и обратно, что говорят немцы, и они от меня не отходят.

Здесь три немочки - дочери персонала. Они не красивые, но бойкие, как козы. С ними весь день балуются парняги.

Вдали виднеются Свинемюндские ворота. Едем в объезд и, когда войдем в ворота, до города останется недалеко. Правда, чуть подальше на горизонте Штетинские ворота. Время - двадцать минут шестого.

07.09.1946

Свинемюнде.

Все здесь противно: и поляки и часы ожидания, и товары в городе. И сам он маленький, со всех сторон окруженный морем, пароходами, набережными. Центр состоит из площади и ряда домиков, прилегающих к ней с разных улиц, красивых, зеленых, узких. Всюду снуют патрули наши в морской пехотинской форме, и польские, петушиного вида. Проверяют документы, приглядываются. Продажа свободная розничная, не имеющая себе претендента.

На улице подозвал меня любезный поляк, поздоровался и пригласил пройти к прилавку. Я внял его просьбе. "Цо любите купить, прошу пана!" Я поинтересовался ценой на виноград. Продавщица, жена услужливого поляка, вынула две грозди и начала расхваливать. Я молчал, пока мне не надоело слушать, но потом все же не вытерпев, спросил сколько стоит.