23.06.1945
Дорогая мама! Получил твое письмо, хочу ответить и теряюсь в мыслях слишком много есть чего рассказать, но трудно уложиться с моим многословием в тот быстро убегающий кусочек времени, который нечаянно я схватил руками.
Скоро, возможно, я приеду повидаться домой, но из армии уйти мне, очевидно, не придется, пока не потеряю своей молодости. А я, скажу тебе по правде, очень не люблю военной жизни - все здесь меня гнетет и терзает.
Некогда и негде развернуться, хотя и поощряют всякого рода способности людей свыше, но здесь, на низах, ставшие у власти бездушные, с притупленными мозгами и пустым сердцем, делают все так, как им вздумается. Все мои письма, рапорта - или не дошли, или я не смею думать, что с ними сталось.
Стихи я печатал во фронтовых газетах, но дальше не посылал, так как пишу еще плохо и стыжусь своей неопытности - не говори ни слова возражения сам научился себя ценить.
У нас уже много людей отправили домой по демобилизации. Как я им завидую.
Новую посылку выслал в последний день прошлого месяца.
24.06.1945
Сегодня собирался немного написать, сделать много полезного, но судьба решила иначе.
После завтрака встретил двух девушек. Они оказались русскими, из лагеря, откуда подлежат эвакуации домой.
Чуть было не согрешил вторично за свою жизнь, но посовестился молодости девушки - ей нет еще и 19. Она 26 года, зовут Марусей, некрасива, но симпатична настолько, что вполне достойна спорить с красотой иных. Совершенная противоположность Наде из Берлина. Та была очень красива и очень податлива. Когда я ее увидел... впрочем, расскажу всю историю, этого исключительного для меня события, когда я "согрешил".
Все уехали на новое место. Я поселился в квартире командира полка, где оставался свободным единственный диван на весь кабинет.
За несколько дней до описываемого события я увлекся всякими медицинскими книгами, трактующими о половом бессилии и другом. Угроза навсегда остаться неспособным к половой деятельности меня напугала теперь как никогда ранее, и я решил во что бы то ни стало использовать последние дни пребывания в городе с пользой для себя, дав клятву себе быть до конца настойчивым, переборов застенчивость и щепетильность.
Днем, когда утомленный работой с книгами я выглянул в окно, заметил идущую улицей красивую девушку - блондинку, с чуть рыжеватым оттенком волос. Я подозвал ее к себе. Она подошла. Тогда я вышел из комнаты и, не затягивая разговора, предложил пройти в дом.
- Что я там буду делать? - спросила фрейлин.
Я ответил на ее языке - книги читать.
- Aber das ist doch langweilig - Но это же скучно...
Я обнял ее - пойдем на второй этаж... Она согласилась и на это.
Вдогонку повар командира полка, который все еще жил там, шепнул: "Я после тебя!"
- Это от нее зависит. Пожелает, так да.
- Но я все-таки готовлю ей кушать.
- Как хотите - и закрыл на защелку обе двери, ведущие с разных сторон в комнату.
Обнял, прижал к себе... и почувствовал запах псины. Но это не охладило: я был настойчив и последователен, иначе нельзя было.
На полу был раскинут матрас и маленькая подушка. В комнате было светло - лучи солнца с любопытством заглядывали в окна. Мы не обращали на них внимания - ей было и так горячо - у меня страстное сердце, а мне, признаться, не вполне хватало тепла - она была холодна телом, хотя душа ее, возможно, уже успела полюбить, и сердце - я слышал, билось учащенно и трепетно.
Я положил ее на постель. Ласкал, целовал, гладил, затем полез "за пазуху", как выражаются в народе, вытащил груди. Она не сопротивлялась и выжидала (так показалось мне), что будет дальше. Я поспешил к развязке. Ощупал всю ее, затем опустил руку туда, где скрывается самое ценное в теле женщины и девушки, что оберегаемо ими так ревниво. Прикоснулся к этому сокровищу - и быстро отдернул руку - намочил ее там. Минуту меня терзало раздумье, что это могло быть мокрое.
- Снимай с себя все, будем фик-фик, хорошо?
Она этого ждала и охотно выполнила это мое предложение. Пока раздевалась - я испытывал нетерпение. Я рисовал в своем воображении формы этого клада, который вот-вот впервые должен мне открыться сейчас. В памяти возникали рисунки знаменитых и неизвестных художников, фотографии, и даже давно виденная однажды порнография - все примешивалось мною к обобщаемому выводу о виде и характере "этого". И даже в худшем случае не мог я так обезобразить свою мечту, чтоб она не казалась мне столь великолепной и гладкой, как и все в женщине.
Но каково же было мое удивление, разочарование и обида, когда я увидел вместо моего мифического и надуманного - другое, реальное, какое-то красное, выпяченное, мокрое, безобразное до омерзения...
Она считала 13, 14, 15. На 16, когда она уже совсем стала задыхаться, я пожалел ее и остановился. Снова осмотрел ее всю с ног до головы. Маленькое тельце, искусанное, исцарапанное, с еще не вполне развитыми, но уже свисающими книзу грудями.
В дверь постучались. Женский голос просил по-русски отворить. Я предложил немке одеться и посоветовал поспешить. Она оказалась весьма сообразительна и через минуту была готова, однако я все еще не оделся и потому не открывал. Стук прекратился, но вскоре повторился снова. Отворил. Повар звал обедать. Немка, когда я объяснил причину появления и гостеприимства повара, отказалась от пищи, хотя и была очень голодна, - "Я не могу всем давать, это не хорошо, пусть лучше останусь голодной."
25.06.1945
Джамбул Джабаев умер. Почти столетним старцем. Дожил до победы и пережил не на много дней славную дату достижения ее.
Алексей Толстой, Янка Купала, Демьян Бедный, Вересаев, Ромен Роллан... я не говорю уже о таких писателях, как Уткин, которые не столь знамениты умерли значительно раньше и на фронте. Сколько из нашей действительности кровожадной смертью, во всю разгулявшейся за время войны, унесено ***
Наш командарм Берзарин несколько дней назад погиб, наскочив мотоциклом на автомашину, на пороге расцвета своей славы. Хотя и без того он стал всемирно знаменит как командарм самой прославленной армии - 5 ударной, самого прославленного фронта - 1 Белорусского, как комендант самого большого и главного города - Берлина.
Весь день гремит радио. Наши офицеры-любители сидят на волне и ловят одну за другой передачи. Волна "московская" бесспорно на высоте, и почти не перестает радовать слух своими передачами на самом близком для всех нас и самом приятном на свете - русском языке. Музыка, концерты, специальные передачи для воинов, находящихся в Германии.
Только что в эфире прозвучали слова, которые впервые с предельной ясностью охарактеризовали для меня наше отношение к Японии и предсказали, до некоторой степени, дальнейшее их развитие на фоне Японо-Китайской войны, в которой участвуют на стороне последней Англия и США.
"Не смотря на нейтральность СССР в войне с Японией, продолжаются поставки вооружения со стороны союзников. Официально считается, что СССР вступит в войну с Японией и этим самым стянет огромные силы японских вооруженных полчищ в Манчжурии".
Теперь уже почти не остается сомнений. Подтверждением служит частичная демобилизация в Красную Армию, призыв новобранцев, ранее не участвовавших в войне, в наши ряды.
Я, наверно, побываю и в Японии. Во всяком случае, постараюсь этого добиться. Но теперь уже не буду столь глуп и наивен, как прежде, и больше не стану так безудержно и очертя голову рваться в самую гущу сражений. Люди не оценили всей глубины моего самопожертвования, они нечестно отнеслись ко мне и несправедливо отвернулись в дни Победы.
Я увидел войну глазами солдата. Другую войну я должен увидеть другими глазами, ибо не смею рисковать собой - много накопившегося в моей голове исторически правдивого богатства не должно подвергаться риску быть навсегда потерянным для потомков.
28.06.1945
Вчера узнал номер приказа: 73 от 17/VI/45, которым награжден Красной Звездой. Строевики-писари предлагали обмыть награду, но мне только еще неприятней стало от этого на душе. Эта награда стала моим позором и укором моего рассудка.
