- Сделаем! - с готовностью произнес Папиташвили. - Вы только забыли об одном. Уже настало утро и всем нам не мешает сначала позавтракать.
Пришлось подчиниться. Тем более что насчет общего завтрака уже соответствующие распоряжения были даны.
Солдаты, не мешкая, расставили на столе тарелки, ножи и вилки. Потом притащили в блиндаж пузатый бачок с дымящимся отварным картофелем и мясом, а затем, с не меньшим проворством, разлили по кружкам сладкий чай из трофейного термоса. И все дружно подсели к столу.
Когда все насытились, Кононов, обращаясь ко мне и к Безрукову, проговорил:
- Скажу честно. Я раньше никогда не жаждал встречи с вашим братом. Да и что тут скрывать, это всегда связано с неприятностью: предугадать, с какого бока тебя ударят, - невозможно. Только теперь вижу, что ошибался. Потому во всеуслышание хочу выразить нашу общую благодарность присутствующему здесь капитану юстиции, военному следователю, за проявленные им объективность и настойчивость.
Сказав это, Кононов через стол крепко пожал мою руку. За ним, с видимым удовольствием, сделали то же самое Свиридов и Папиташвили. Свиридов добавил, обращаясь ко мне:
- Удивительное дело! Вы смогли зародить в нас такие сомнения, какие нам самостоятельно в голову и не приходили.
Все разошлись так же быстро, как и собрались. Кононов и Свиридов отправились по ротам. Куда-то исчез и Безруков, а Папиташвили вывел меня по внутренним ходам к дороге, что вела в Серебрянку, с которой по подсказке Фролова, не дойдя до ее конца, мы тогда свернули на заминированное поле.
В том месте, куда Папиташвили меня привел, уже поджидал мотоциклист с коляской, специально посланный за мной из штаба полка. Он мигом меня усадил в коляску, и мы укатили, обменявшись с Папиташвили прощальным взглядом.
Нечего и говорить, что знакомая мне дорога от батальона к штабу полка на этот раз промелькнула быстро. А в самом этом штабе первым, кого я увидел, был полковник Шахназаров. Безо всяких предисловий, он с улыбкой спросил:
- Надеюсь, что ты результатами своей поездки не огорчен?
- С чего мне было бы огорчаться?
- Да хотя бы с того, что все вышло далеко не так, как это нам представилось!
- Я только этому рад.
- Правду говоришь?
- Ну за кого вы меня считаете? - слегка обиженным тоном произнес я. Ведь за каждого разоблаченного дезертира или изменника никто гонорара мне платить не станет. Потрудился без всякой выгоды и по-настоящему доволен, что все получилось иначе, чем это казалось.
- Не серчай! - дружески потрепал меня по плечу Шахназаров. - К сожалению, мне уже приходилось сталкиваться с другим подходом к такого рода ЧП. Есть и такие, кому всего проще кого-то обвинить во всех смертных грехах и кого-то построже наказать.
Этот разговор у нас состоялся в большой штабной комнате, где, кроме нас, присутствовал полковник Зыков. Обращаясь ко мне, он одобрительно произнес:
- Здорово у вас все получилось. Да и языка притащили ценного: хорошо обо всем осведомлен, разговорчив, не врет. Мы его уже направили в дивизию. Там ждут с нетерпением.
- То заслуга не моя, а комвзвода лейтенанта Петрова и его людей! посчитал необходимым подчеркнуть я. - К слову, за немца и вызволенного из беды нашего солдата Глебова, по моему мнению, всех их надо представить к награде.
- На этот счет не беспокойтесь! Все, что надо, сделаем. Ну а с Глебовым поговорить успели?
- К сожалению, не успел! Он был плох и бредил.
- Когда его сюда доставили, я тоже попытался что-либо выяснить. Да только и у меня ничего не получилось.
Тогда же решили, что и дальше, в дивизию, меня доставит тот же мотоциклист. Я только позвонил в прокуратуру и предупредил о своем приезде.
В это время в штабе полка объявился капитан Алексеев. Завидев меня, он несколько торжественно произнес:
- Привет герою нашего времени! Поздравляю с умопомрачительным успехом.
- Не дури, - оборвал его я.
Но Алексеев в том же нарочито торжественном тоне продолжил:
- Просто уму непостижимо, сколько всего разного ты успел за эти несколько дней натворить! Мы теперь все у тебя в долгу, как в шелку! Так и знай.
- Что ты, право, мелешь? - оборвал его я.
- Моими устами глаголет истина, - не унимался Алексеев. Но потом, уже посерьезнев и понизив голос, спросил: - Признайся, тебе отправиться на ту сторону было страшно?
- Я на это напросился сам.
- А вот что до меня, признаюсь тебе откровенно, я, положа руку на сердце, ни за что бы так не усердствовал и собственной жизнью не рисковал. Пропади эти двое, что исчезли, пропадом!
- Мое усердие здесь ни при чем, - возразил я.- Мне ничего другого не оставалось. Посуди сам. Ведь от прежнего обвинения, выдвинутого против наших солдат, ничего не осталось. Зато совершенно неожиданно возникла версия, что Королькова убил Глебов и с оружием его и своим перекинулся к немцам. Убийство однополчанина, да еще при наличии отягчающих обстоятельств - это не шутка. Надо было это чем-то подтвердить либо опровергнуть. Из всего этого и нашелся только единственный выход...
Алексеев не мог успокоиться:
- Так ведь все могло закончиться весьма и весьма плачевно?
- Ты прав, - подтвердил я. - Да только всегда надо не забывать одного: на войне может быть всякое.
Высказавшись так, я поймал себя на том, что повторил сказанное полковником Шахназаровым слово в слово.
Еще я добавил:
- Хочешь верь, хочешь не верь! Я по-настоящему счастлив и, скорее всего, дело прекращу, но уже с полным основанием и чистой совестью.
Разговор с капитаном Алексеевым на меня подействовал. И, разумеется, я уже не мог не подумать о том, что за свое самовольство от нашего прокурора получу взбучку. Так и вышло. Лишь стоило мне переступить порог его кабинета, как Прут тотчас обрушил на мою голову не совсем приветственные слова:
- Мальчишка! Выдумщик! Авантюрист!
Прут прокричал и еще что-то. Раздраженно заявил, что никогда с такими фортелями дела не имел. Не удержался и от угрозы за самовольный выход на сопредельную территорию немцев отстранить меня от занимаемой должности.
Да только я на все это внешне никак не прореагировал, молча стоял перед ним. По возрасту наш прокурор был чуть ли не вдвое меня старше. У него за плечами были и опыт, и долголетняя военная служба. На его погонах старшего офицера было по две звездочки подполковника юстиции, тогда как у меня не было еще ни одной. И конечно, в минуты гнева, как я считал, он имел право и отчитывать меня.
В конце концов он, очевидно, почувствовал, что встретил меня как-то не так, и, погасив грозную направленность своих слов, уже в более спокойном тоне спросил:
- Чего молчишь, не нравится?
Тогда я присел на свободный стул у его стола (чего до этого он не предложил мне сделать) и, будто отмахнувшись от всего выслушанного, проговорил:
- Вам известно, что по моему настоянию и с моим участием был обнаружен труп младшего сержанта Королькова, без меня не обошлось и вызволение из плена солдата Глебова. Теперь в их деле все стало на свои места. Разве этого недостаточно?
Теперь промолчал Прут. По-видимому, он понял, что перегнул палку, и примирительным тоном произнес:
- Извини, дорогой, я не в меру погорячился - Этим и было все исчерпано. Потом он склонился ко мне и произнес: - Рассказывай!
А когда я со всеми подробностями доложил о всех своих действиях, удовлетворенно произнес:
- Выходит, что ты молодец, хотя и недостаточно осмотрителен в тех случаях, когда принятое решение вполне может обратиться против тебя самого.
Самое удивительное, что в нашей прокуратуре мои действия одобрили не все.
И одним из них оказался секретарь прокуратуры, старший лейтенант юстиции Гельтур, всегда не в меру спокойный и рассудительный. Он авторитетно мне заявил:
- Тебе незачем было геройствовать! Тебе ведь можно было поступить более обдуманно - ограничиться вынесением постановления о розыске этого Глебова и дальнейшее производство по делу прекратить, а там... и концы в воду.