13

Я люблю первый снег. А на стройке невесомый покров, насыщенный ослепительно белым сиянием, исчезал под ножом бульдозера.

Бульдозерист Беленький остановил машину, весело щурясь, сказал:

— С-снежок!.. Жаль т-трогать.

Не спеша выкурил папироску. Он всегда курил не спеша, в каком бы темпе ни шла работа и какой бы выработки он ни добивался. Он говорил:

— П-перекур есть п-перекур.

В это утро он курил особенно долго, в каком-то радостном изумлении глядя на неправдоподобно белый снег, преобразивший всю окрестность. Потом затоптал окурок, пригнувшись, нырнул в кабину. Бульдозер резко дернулся и снова погнал перед собой земляной вал, смешанный с первым снегом.

У главного корпуса наши ребята и девчонки швырялись снежками. Далеко был слышен смех и визг. Я тоже ввязался в игру.

Снег летел во все стороны. Брошенной кем-то снежок угодил в плечо проходившего мимо прораба. И Олег Иванович схватил комок снега, быстро смял его и запустил в нашу сторону.

Я не заметил, как ко мне сзади подкралась Аня и сунула за шиворот обжигающе холодный комок снега. Пока я его выцарапывал, в меня со всех сторон полетели снежки. Кто-то сбил с меня шапку.

У нас уже горели руки, мы едва переводили дух, и все охрипли от смеха и крика.

Снег падал медленными легкими хлопьями, цеплялся за каждый выступ на стене, выбелил темные керамические грубы, ровным слоем лег на фундаментные блоки, колонны, ригели, прогоны. Поле, где летом рос овес, стало таким белым, что от блеска его ломило глаза.

Однако этот столь приятный на ощупь снег здорово мешал нам работать в тот злополучный день.

Скоро он превратился в легкую пушистую метель. Стало заметно холоднее, в перекрытиях загудел северный ветер. Снег полетел почти горизонтально.

Пришла первая машина с бетоном, почему-то в этот день сильно запоздавшая, и одновременно привезли кирпич.

Водяной в красной с синими полосками куртке бегал по стройке, торопил людей, то тут, то там устранял заторы и заминки. А машины, как нарочно, прибывали одна за другой. Это была не столько уж необычная история. Случается, после пустых часов, не знаю уж, чем вызванных, враз собирается полно машин. Везут металл, стеклоблоки, сборный железобетон — только успевай выгружать. А успеть тут никак нельзя. Машины простаивают, шоферы ругаются, каменщики стоят на подмостях без дела, потому что кран занят на выгрузке и не подает раствор. Кроме того, стройплощадка загромождена сборным железобетоном, разворачиваться автомашинам негде.

Теперь все зависело от крановщицы.

Чувствовалось, что Аня спешила, то и дело сигналила, непрерывно щелкали контакты.

В это время на площадке появился Спиридонов, подошел к Хонину, подцеплявшему плиту перекрытия. Отвернул полу мятого пальто и стал доставать из кармана бутылку. Только его сейчас тут не хватало!

Резко засигналил кран, Аня наклонилась к стеклу, глядя вниз.

Появился Водяной, выразительным жестом показал Спиридонову, чтобы тот немедленно убирался с площадки.

Спиридонов нехотя поплелся прочь и все оглядывался и что-то бормотал.

Ветер вдруг изменил направление и подул резкими порывами.

На кране уже дважды срабатывал анемометр. Кран останавливался, и все ждали, когда утихнет ветер.

Привезли лестничные марши, и тут же пришел панелевоз с панелями, встал так, что ни проехать, ни пройти.

Водяной, сильно жестикулируя, ругался с шофером, однако голоса его почти не было слышно.

Шофер стучал пальцем по своим наручным часам, отвечал, что машина полдня стоит под погрузкой, полдня — под разгрузкой, потому что на стройке нет никакого порядка.

И тут же, как на грех, пришла автомашина с лесом. Петров велел нам самим сгрузить с прицепа доски. Мы надели рукавицы и принялись за работу.

Время от времени я поглядывал на кран. Ане приходилось, видно, нелегко. Ветер то ослабевал, то дул с неистовой силой. В окно кабины хлестала редкая снежная крупа. Внизу суетились, спешили люди. Вся работа по разгрузке пришлась на Аню: в этот день начальник СУ велел перегнать автокран на какой-то другой объект. Второй автокран был в ремонте.

Мы торопливо сгружали доски с прицепа, чтобы поскорее освободить проезд.

Внезапный толчок шквального ветра чуть не сбросил меня с машины, словно перышко, вырвал из рук доску. И тут же странный сдавленный крик повис над стройкой. Крик был какой-то совсем нечеловеческий, несколько голосов будто слились в долгий страшный стон.

Мы все разом обернулись. Я вначале с недоумением отметил про себя неестественный угол, под которым двигалась стрела башенного крана. Потом я понял, что стрела неподвижна. Но что же происходило? И вдруг сердце полоснул ужас — кран падал. Падал медленно, описывая в смутнобелом небе плавную кривую и быстро набирая скорость. Мне показалось, что за стеклом несшейся к земле кабины крана на миг мелькнуло лицо Ани.

Кран рухнул на фундаментные блоки. От чудовищного удара тяжело качнулась земля. Полыхнуло короткое замыкание.

И люди закричали.

Я спрыгнул с машины и бросился к упавшему крану. В несколько прыжков был у кабины.

Аню я сразу не увидел. Кабина показалась пустой. Потом я разглядел, что Аня лежала в углу. Лицо ее было осыпано битым стеклом.

Кто-то побежал вызвать «скорую помощь».

Олег Иванович, потерявший где-то шапку, прибежал из прорабской, поднял, когда ломами свернули смятую дверь кабины, на руки Аню и понес ее поперек подкрановых путей прямо на стену.

Кто-то тихо и тоненько заплакал в тишине. И все бросились вперед, каждый, видимо, хотел убедиться, что Аня жива, но, едва взглянув на нее, одеревенело выпрямлялся.

Олег Иванович дошел до глухой кирпичной стены главного корпуса и остановился, потом оглянулся на нас.

Анина рука висела безжизненно, с пальцев длинными каплями стекала кровь.

В тот же день в больнице, не приходя в сознание, Аня скончалась.

После случившегося собирали нас чуть не ежедневно. Одно собрание проходило даже у самого управляющего трестом; Говорили о технике безопасности, о безответственности отдельных руководителей — надо полагать, имелся в виду Олег Иванович, — допустивших аварию, о неопытности крановщицы.

И все время у меня было такое ощущение, что говорят не о самом существенном, что о другом надо вести речь, но пока сам не мог разобраться в своих чувствах.

На многих стройках опломбировали краны. Линейные механики колесили по всем районам, проверяя состояние строительной техник.

А у нас по стройке ходил следователь — худой медлительный человек с желтой лапкой под мышкой, разговаривал то с одним, то с другим, что-то измеряя рулеткой на месте аварии, просматривал бумаги Олега Ивановича. Однажды он и меня вызвал в прорабскую.

Мы сидели по разные стороны голого дощатого стола, на краю его лежала коробка передач от ГАЗ-69. Было неуютно и жутковато.

Следователь спросил, где я находился во время аварии. Я ответил.

— Где находился стропальщик?

— Как где? Тут же. Подцепил панель и…

— И что? — Следователь перестал писать и поднял голову.

— …и стоял…

— Стоял… — повторил следователь. — А в это время панель повернулась плоскостью к ветру… Стропальщик должен был развернуть, вернее, вообще не выпускать из рук панель.

— Там же стояла машина с кирпичом.

— Ну, влез бы на машину!

Следователь резким движением что-то зачеркнул и уже вяло спросил:

— В каких отношениях вы находились с потерпевшей?

— С кем? — Лишь задав этот вопрос, я понял вею его глупость.

Следователь же и ухом не повел.

— Тут разное говорят, — продолжал он. — Будто стропальщик Хонин сильно интересовался ею, а ты… — Следователь перешел на «ты». — Так в каких отношениях вы были?

— Да ни в каких мы не были отношениях!

Разговор стал напряженным.

— Ни в каких?

Он, глядя в упор на меня, вытянул под столом ноги и достал из кармана брюк мятую пачку «Беломора». Закурил. И, отмахиваясь ладонью от дыма, принялся что-то писать.