А косы-то, косы – струятся до пояса и ниже колен! Самая длиннокосая получит нынче в подарок серебряные серьги немыслимой красоты, с ясными звездно-голубыми камушками в витых кольцах. О таких мечтают девушки всех селений и стойбищ в Великом лесу. Мастерить серьги с подвесками из небесного камня умеет только эленский кузнец Тимир.

Послышались трели Люльки Ветра[5], призывающей народ на зрелище. Девицы, рискнувшие войти в состязательный круг, распустили косы. Любопытные вихри, спеша ими полюбоваться, столкнулись лбами, и роскошные волосы взвеялись, распушились черными тучками. Из толпы восхищенных зрителей вышел дюжий парнище с широкими кулаками – вызвался сделать обмер. Чем же вернее измерить длину девичьих волос, как не охватом мужских кулаков?

– Эй, власомер, а намотай-ка ты гривы всех разом красавиц да и подними повыше кулак-то, – предложили в толпе. – Заодно проверим, кто из них громче визжит!

– Оглохнуть боюсь, – отшутился парень.

Переходя от одной девицы к другой, принялся перебирать «гривы» сверху донизу. Словно за ременные поручни придерживался, поднимаясь и опускаясь…

Обещанные серьги вручили счастливице, чья пышная косища не вмещалась в кулак, а длиною волосы девушки оказались в двадцатку кулаков, и на четыре из них по земле волоклись!

На краю аласа мужчины соревновались в стрельбе. Гости, приехавшие из дальних мест, с удивлением поглядывали на статную женщину, одетую в короткое платье и мужские штаны. Ее правая щека была помечена знаком-молнией, а за плечом возвышался гнутый рог боевого лука.

– Неужто из посвященных? – недоверчиво шептались чужаки, прибывшие издалека. – Неужто впрямь будет стрелять?

Свои, посмеиваясь, помалкивали. Все в Элен и других селеньях саха на много ночлегов кругом знали воительницу Модун, чей выстрел был так же меток, как слово. Возле нее стоял рослый мальчик, рыжий, точно летняя белка. По лицу, совсем еще детскому, ему можно было дать не больше двенадцати весен, но ростом он был со взрослого мужчину, и лук за его спиной не напоминал игрушечный.

Жужжали и взвизгивали стрелы, летящие в лошадиные бабки, – мишени, расставленные на трех пнях один дальше другого. Громко кричали зрители, отмечая попадания и промахи:

– Попал!

– И-и-эх, промазал!

– В цель!

Модун усмехнулась: много в жизни мелких, незначащих целей. А большая – одна.

Душой женщины управляла цель, которую она поставила перед собой в роковую ночь смерти мужа Кугаса и деверя Дуолана. Тогда ее жизнь изменилась столь же круто, как меняет направление по ветру беличий хвост-колдун, привязанный к коновязи. Иной раз Модун думала, что без той ночи ее существование было бы обделено четким смыслом, и мысленно просила прощения у воинов, десять весен назад погибших от рук предателей.

«Уничтожить белоглазого», – с этой мыслью она ежедневно вставала со своей одинокой постели.

«Пока демон жив, неспокойно погубленным душам братьев», – твердила себе перед сном.

Все достигнутые малые цели приближали женщину к главной. Она знала: рано или поздно черный странник снова появится в Элен, и знала, что не промахнется. Впрочем, все равно, от какого оружия падет ненавистный враг, – от стрелы, копья, меча или просто рук, носящих дух возмездия на кончике каждого пальца. Лишь бы случилась победа!

После безвременной гибели родных Модун целую весну не могла натянуть тетиву мужнего охотничьего лука в полную силу. Однажды, едва не вышибив большой палец левой руки ударом сутуга, в отчаянии закинула голову к небу и закричала Илбису:

– Ты пересилил меня, кровавый! Носящей платье не пройти Посвящение!

Бегала вокруг сросшихся кедров, деревьев Кугаса и Дуолана и, рыча от боли, держала горевший огнем палец, как факел на ветру. Обидно было – ведь не помогла и защитная роговая пластинка, привязанная к пальцу мягким шнурком! Модун в сердцах сорвала и выбросила ее. Носилась до тех пор, пока, запнувшись о корягу, не свалилась наземь.

Лежа в траве, женщина баюкала разбитый палец и вдруг заметила муравья, пытающегося перебраться через ремень упавшего лука. С трудом заползая на нежданную преграду, он опрокидывался обратно, однако упорно карабкался вновь и вновь.

Муравей мог бы запросто обойти ремень. Модун показалось забавным, что он не делает этого, а одержим непреклонным желанием преодолеть куда более сложный путь. Она хотела помочь настырному насекомому и подтолкнуть его к краю ремня. Но только протянула руку, как упрямец перелез через край и побежал по своим делам.

«Не иначе сердобольная душа Кугаса устала наблюдать за моими усилиями и отправила этого муравья», – подумала Модун. Отыскала защитную пластинку, кое-как привязала к распухшему пальцу и подняла лук с земли.

В тот день, борясь с неподатливым луком, она наконец сумела натянуть тетиву в полную силу.

Потом училась совершенству верховой езды и не раз падала с коня, рискуя свернуть себе шею. С боков не сходили черные синяки. Коросты ссадин трескались в движениях, словно запятки на пересушенной обуви. Но пришел день – и Модун сумела проскакать через долину, стоя в седле на ногах.

Потом она набивала кулаки о меховой мешок, туго набитый оленьей шерстью. На пальцах не заживала содранная кожа. Руки в предплечьях стонали разве что не в голос. Но пришел день – и удар Модун обрел крепость и расчет.

Потом она вырубила мечом кусты на кочкарнике в кёсе пути. Ладони покрылись кровяными волдырями и жгучими мозолями, к которым, казалось, стоит поднести кусок сухой бересты – и вспыхнут огнем.

Но пришел день, и меч стал послушен рукам Модун, как дитя.

Муравей помог вырасти ее упорству, а упорство помогло запоминать и хранить в себе с пользой опыт любого испытания. Она прошла Посвящение.

Теперь Модун на полном скаку перелезала под животом коня. Тяжелый меч ее и в полразмаха не сумела бы поднять двумя руками ни одна женщина в Элен. Да ни одна б и помыслить о том не посмела! Модун не хуже иных ботуров метала ножи и лучником была, пожалуй, лучше многих. Любой молниеносный знал: встань он на месте пня с чурбачком на макушке, стрела воительницы смахнет цель, а на его голове и прядка не шелохнется.

У Модун не было времени воспитывать сына так, как воспитывают детей в большой любящей семье. Но внимательный мальчик, которому, может быть, порой не хватало ласки и совета матери, просто следовал ее примеру… и кто скажет, что этого мало?

Остро заточенный меч сына, носящего имя орудия – Болот, лежал дома в ножнах всегда готовым к бою. Малец окреп настолько, что, похоже, настала пора рассказать ему о муравье и начать настоящую воинскую учебу. Модун лелеяла мечту уговорить багалыка принять Болота в дружину раньше положенных весен.

Сын не подведет. Его сила, ловкость и владенье разного рода оружием готовы к проверке. Посвящение даст сыну покровительство Илбиса и право на смерть врага. А если не повезет – то на свою.

…Подошла очередь стрелять.

– Наша Модун всех посрамит, – гордо сказал Кытанах, услышав ее имя. Так и вышло. Женщина натянула тетиву тяжелого лука и прицелилась. Яростный свист стрелы догнал летящий в страхе ветер, а саму стрелу, что неслась вразрез ветру, никто не увидел.

– В цель! – крикнул кто-то с восторгом.

Лошадиная бабка исчезла с самого дальнего пня.

Что могло случиться на стрельбище лучше, чем победа Модун? Разве что завтра глянуть на метание батасов и топоров. Поздравив воительницу, Кытанах кивнул Мохсоголу:

– Не на что тут больше смотреть, пошли.

На следующей поляне позади маленькой урасы слышался сдержанный гул. Зрелые мужи и молодые мужчины, эленцы и гости, жаждали испробовать себя в борьбе хапсагай. В толпе мелькали меченные молниями лица ботуров.

Хапсагай, кроме силы и ловкости, требует молниеносной скорости. Говорят, эта борьба родилась в старинных рукопашных боях. Ее изобрели потому, что древние кузнецы, еще не поднаторевшие в мастерстве, ковали слишком тяжелые латы и ломкие мечи. В жарких битвах ратники часто оставались безоружными. Что было толку расшибать кулаки о железный доспех? Придумали хапсагай, чьи приемы слыли не менее смертоносными, чем удары меча.