— Почему ты не ешь, Герда? — спросил отец. Я помотала головой. — Опять не голодна?

Я взяла в руки вилку и уткнулась в тарелку, пытаясь отогнать грустные мысли о том, что старость настигла моего отца.

Когда это случилось?! Еще вчера у него были густые волосы и гладкое лицо. Еще вчера я… ходила в школу и ни о чем не думала. Когда все успело так измениться? Почему время ускорилось?

— Как твои дела с работой? — поинтересовалась мама.

— Кажется, я нашел вдохновение в море, — радостно сказал Кай.

— Правда? — я встрепенулась. Грустные мысли тут же улетучились. — У тебя закончился творческий кризис?

— Да-а-а, — радостно протянул он.

— Это очень прибыльное дело, — сказал отец. — Я рад, что ты можешь зарабатывать на том, от чего получаешь удовольствие.

Кай немного поник:

— Приятно, что хоть кто-то это понимает…

— А твои родители? Что они говорят? — продолжал отец. Кай совсем скис и замер. Арне попал прямо по больному месту.

— Они считают, что создавать одежду — это не мужское занятие.

— Бред какой-то, — охнула мать. — Все модельеры — мужчины. Мне кажется, что только мужчина может чувствовать то, что должно быть на женщине, — она мечтательно закатила глаза. — Ох, милый, а нарисуй и для меня какое-нибудь платье. Хотя, меня так разнесло за последние годы. Но ты уж постарайся сделать мне что-то красивое.

Кай улыбнулся и закивал.

Он снова немного погрузился в себя. И это было хорошо видно мне и Йону. Сын тоже погрустнел, чувствуя настроение отца.

Мне было известно, что в семье Кая все были военными. Даже его средняя сестра стала военным доктором. Старший брат имел высокое звание и командовал целым отрядом. Отец раньше замещал военного министра, а мать была картографом. Все были очень строгими, знали себе цену и желали, чтобы Кай не нарушил традицию. В интервью газетам отец не называл имя Кая. А когда журналисты пронюхали про то, что у бывшего военного есть сын-модельер, то заговорили разные неприятные вещи. У них была лишь одна совместная фотография с отцом. Кай там широко улыбался и был счастлив. Собственно, это был последний раз, когда родители участвовали в его жизни.

Ему пророчили карьеру летчика, а он решил шить одежду.

«Не мужское занятие. Бракованный ребенок», — говорили родители. Он почти не общался с ними и всю свою жизнь пытался доказать, что занимается чем-то важным.

— Даже не смей, — сказал отец, ударяя рукой по столу. — Слышишь, не смей?

Кай поднял голову, потому что не сразу понял, что обращаются к нему.

— Не смей! — повторил отец. — Главное, что ты вырос хорошим и честным человеком. Любая профессия важна для нашего мира. Ты делаешь женщин красивыми и приносишь немного яркого в нашу скучную жизнь. Разве это плохо?

Кай хотел что-то сказать или спросить, но так и не смог произнести слова. Эти самые слова застряли в его горле, когда сильные руки отца били по столу, а его громкий голос возмущался несправедливости со стороны родителей.

— Важно, чтобы человек был человеком. А для этого не надо иметь звание и привилегии.

— У вас не так, — Кай сказал эти очень тихим и низким голосом, — не так, как в других домах и семьях. У вас уютно.

— Не только у нас, но и у тебя тоже, — отец развел руками. — Добро пожаловать домой, сынок.

Мы еще долго говорили обо всем на свете. Так долго, что маленький Йон не выдержал и пошел наверх спать. Когда же все темы были подняты, а на часах перевалило за полночь, мы тоже отправились наверх. Аккуратно пробравшись в комнату, чтобы не разбудить Йона, мы сели на край кровати и молча смотрели в окно. К нашему удивлению, там было светло, что не характерно для апрельской ночи. Небо приобрело желтовато-грязный оттенок.

— Говори мне всегда обо всем, хорошо? — сказал Кай. Я повернула к нему голову и увидела блеск в его глазах. — Я хочу, чтобы у нас было так же, как сейчас показал Арне. Никаких секретов и страхов перед семьей.

— Ты тоже должен научиться говорить мне все, а не скрывать внутри себя боль.

Он отвел взгляд и тяжело вздохнул:

— Я боюсь говорить о своих страхах и проблемах. Я всего боюсь.

Эти слова прошлись по моему сердцу острым лезвием. Он никогда раньше не говорил, что боится чего-то. Я видела рядом с собой взрослого мужчину, который точно знал, что и как нужно делать. Но даже он сейчас сжался и стал тем, кем всегда был.

Обычным человеком.

— Чего ты боишься, Кай? — я обняла его, прошептав это на ухо. Он развернулся и заключил меня в крепкие объятья.

— Потерять тебя, — сказал он, прижимаясь своей щекой к моей. — Твой отец сказал мне у моря, что глупо думать, что ты с кем-то навсегда. Человек всегда может уйти от тебя или его могут забрать. Нужно просто уметь жить дальше и любить тех, кто есть рядом, не сжигая и не растрачивая себя. А еще сказал, что нельзя жалеть о том, что произошло в жизни. Каждый человек меняет нашу жизнь. У каждого из них своя миссия. И тут я кое-что понял.

— Что понял?

— Что Ева научила меня многому. Плохо или хорошо, но она была тем, кто поддерживал меня. И как бы смешно не звучало, но не встреть я ее и не проживи с ней так долго, я бы и не подумал идти к тебе с просьбой примирить нас. И не встретил бы тебя, понимаешь? Ева была лишь мостом к тебе. Большим, трудным, шатким, но мостом. А ты стояла там, по другую сторону, и ждала меня. Или это я сам ждал тебя. Не так важно, потому что каждый из нас нашел то, что должен найти. Она сошлась со своим Адамом, а я встретил свою Герду, которая растопила мое сердце.

Я хотела посмотреть ему в глаза. Но он не отпускал меня и продолжал говорить так, шепча на ухо. И от каждого слова у меня все больше и больше тряслись руки. С каждым предложением мои страхи горели. Горело все. А из пепла возрождалось что-то новое и необычайно сильное.

— Я боюсь тебя потерять. Безумно боюсь, что однажды проснусь, а тебя нет со мной. Все становится неважным, когда речь о тебе. Я с ума схожу, когда ты грустишь. Ты не представляешь, что творилось в моей голове, когда я услышал про отца.

— Все хорошо, Кай, все хорошо, — у меня начинали проступать слезы. Его голос тоже задрожал. Мы сотню раз видели друг друга голыми, но ни разу не лицезрели обнаженные души. Я всегда думала, что в силу возраста он будет учить меня, а не я его. Но прямо сейчас мы учили друг друга.

— Твои родители — замечательные. Я испытал сегодня мерзкое чувство — зависть. Мне захотелось, чтобы твои родители стали моими. Чтобы они были ими с самого моего рождения, — он запнулся. — Когда я сказал про себя отцу, то он спросил, все ли в порядке у меня с ориентацией и не болен ли я на голову. Они водили меня к психологу и давали тесты на профориентацию. Я проходил их сотни, но они твердили свое. Целый год я провел в военной академии среди людей, которых ни интересовало ничего, кроме боевых действий. До семнадцати лет я был там, пока не сбежал. Почему? Я же люблю своих родителей. Почему?

Мне, наконец, удалось посмотреть в его глаза. Мы держали друг друга за головы, смотрели в глаза и слушали сбитое дыхание. Я прижалась губами к уголку его глаз и провела рукой по мягким волосам. Он сказал все, что съедало его все эти годы.

— Когда я им сказал, что Йон у твоего отца, то они очень сильно обрадовались. Они считают, что раз твой отец моряк, то он привьет хотя бы во внуке любовь к подобному. Но я хочу, чтобы он сам нашел себя в этом мире. Мой отец сказал, что это неправильное воспитание и я порчу Йона. Почему? Разве я не прав? Как же паршиво!

— Ты во всем прав. Я с тобой. Я люблю тебя.

Он улыбнулся на мои слова. Он никогда не говорил о любви, а просто молча делал любовь.

Дверь медленно отворилась. Арне просунул голову, заглядывая к нам:

— Снег пошел. Пойдете смотреть?

​

Он сказал это тихо, чтобы не разбудить Йона. Но было бесполезно, потому что мальчишка уже проснулся. Он протер глаза и увидел в окно то, что заставило его одеться со скоростью света.

Мы всей семьей вышли на улицу, любуясь снегом в начале апреля. Весна была бешеной.