– Ты – меня… – шепотом повторила орка и указала рукой от него к себе. Было видно, что она изо всех сил старается угадать значение непонятного. – Скажи по-другому!

Нарендил уже знал, что сказал правду. Теплом повеяло в пещере, будто костер разгорелся у их ног. Он не оставил бы ее здесь, даже если бы убил Магорха.

– Тье мелан'е, Хаштах Орквен[6] (люблю тебя, Хаштах Дева Орков), – повторил он на Квэниа.

– Это чары? – спросила она чуть слышно. Свечение в ее глазах задрожало, лучи преломились.

– Может быть, чары, а может, и нет, – улыбнулся эльф. И тогда Хаштах вытерла слепящие слезы, тут же погасшие на мокрых щеках, и серьезно выговорила:

– Тие мелайне, Нарандил.

Должно быть, Хаштах была достойной ученицей старой Чиар. С первого раза запомнить заклятье и попытаться наложить на него, эльфа, те же чары, что он на нее… На что, по ее разумению, оказались похожи «мела», «люблю», от чего она плакала – о том знает Варда. Но впрочем, кто поручится, что это и в самом деле не заклятье?

Хаштах придвинулась ближе. Волосы ее были мокры от капель, падающих со свода.

– Так ты согласна? Ты уедешь со мной?

– Уеду. – Она сказала это все так же тихо. Она внимательно смотрела в его лицо, будто искала какой-то знак.

– Ты умница, – Нарендил наклонился к ней, но она увернулась и прикрылась локтем.

– Что ты? Все еще боишься?

– Просто мне не нравится, когда кусают за лицо, – сердито объяснила она, чуть-чуть опустив руку. У Нарендила перехватило дыхание.

– Ты тупая орка, – сказал он, передразнивая ее гортанный выговор. – Я хотел тебя поцеловать. Не укусить.

– Как это?

– Сейчас покажу. Только ты-то не бей меня. – Нарендил осторожно коснулся губами лба и кончика носа Хаштах. Она, удивленно моргая, потрогала нос указательным пальцем, а потом зажмурилась, и для верности еще ладонями закрылась. Нарендил попытался мягко отвести ее руки, и тогда она лбом уткнулась ему в плечо и так замерла. От волос ее пахло костром, а дыхание было теплым, как у зверя или у больного.

Значит, все решилось как должно. Надо было идти в лагерь. Вести с собой Хаштах он не хотел – товарищи будут срамить его и называть безумцем, о Тингриле страшно и подумать… что же выпадет на долю этой бедолаги, появись они вместе?

– Послушай, Хаштах, – сказал он, – я должен сейчас пойти в наш лагерь, взять коня, еду и оружие, и сказать, что ухожу. Подожди меня здесь. Скоро я приду за тобой, и мы уедем.

Она тут же разняла руки и села рядом, завернувшись в плащ. Глаза ярко горели на напряженном лице.

– Ты… вернись, – только и сказала она. – Я в твоем плаще, а он хороший.

Нарендил не знал, сердиться ли ему, плакать или смеяться.

– Ты еще лучше, чем плащ, – сказал он. – Я непременно вернусь.

На прощание он поцеловал ее в шершавую щеку. Звезды встретили его наверху. Нарендил побежал под гору, чтобы сократить ей ожидание.

Опасения Нарендила сбылись. Его ждали, тревожились. Только приказ Тингрила заставил умолкнуть эльфов, наперебой предлагавших различные способы излечения безумного Нариндола, из которых содержание под стражей было далеко не самым суровым.

– Я потолкую с ним, – сказал предводитель. – Оставьте нас.

Это было исполнено. Воины отряда разошлись, вернее, ушли все вместе, обсуждая небывалый случай. Тингрил подбросил сушняку в костер, поправил уголья и указал Нарендилу место рядом с собой. Тот повиновался. Бой обещал быть жестоким – слишком спокоен был Тингрил.

– Так, значит, – не торопясь заговорил он, – ты решил спасти ее? Отнять у тьмы?

– Она не принадлежит тьме, – твердо ответил Нарендил. – Здесь ей не место.

– Ты так решил, потому что она непохожа на других орков, и те гонят ее. – Предводитель говорил все так же медленно и размеренно. – Разве ты никогда не слышал о том, как враждуют между собой орочьи племена? Это еще не делает ни одно из племен сторонниками Света.

– Нет, – сказал Нарендил, – ее гонят не за то, что она другого племени, а за то, что она не принадлежит ни к одному из племен. Ты сам знаешь, у этих тварей нету ни чести, ни гордости. Вспомни, любой из них встанет на четвереньки и, как пес, возьмет в зубы палку, если речь зайдет о спасении его драгоценной жизни. Потому я и понял, что она не из них. Гордость ей знакома. Она готова заплатить жизнью…

– Она охотнее заплатит чужой жизнью, чем своей, – прервал его Тингрил. – Им, как и нам, бывает не под силу смириться с поражением. Тогда орочья злоба принимает различные формы и может быть даже подобна гордости. но доведись и впрямь выбирать между смертью и покорностью… Скажи, почему она согласилась идти с тобой? Почему не отказалась?

– Она доверилась мне. Поняла, что я не враг ей…

Тингрил смеялся – негромко и невесело.

– У твоей орки, Нариндол, нет иного пути, чем уехать с тобой. В деревне ее больше не потерпят – этот их Магорх там за вожака, она давно его дразнит, а сегодняшний вечер довершил дело. Если она посмеет вернуться, ее предадут мучительной смерти. После того, что было, ее не спасет никакая покорность. Они там, в деревне, тоже… гордые, как ты говоришь. В одиночку ей не выжить ни в горах, ни в глубоких пещерах. И даже если голод и холод не убьют ее прежде, чем она доберется до другого селения, вернее всего, ее убьют в том селении. И тут пришел ты, безумный эльф. Эльфы противны оркам, как они противны нам. Но смерть еще отвратительней. Она не тебе доверилась – ее гонит страх смерти, как и всех их…

– Я не противен ей, – резко сказал Нарендил. – Ты прав, она долго не верила, но в конце концов… Я думаю, она благодарна мне.

Это было сказано напрасно. В ответ снова прозвучал презрительный смех.

– Благодарна? Знаешь, когда поблагодарит лесная гадюка? Ты дитя, Нарендил. Подумать только, какая честь для эльфа – доверие орочьего отродья, попавшего в капкан!

– Почему бы и нет? – молодой эльф не стал более сносить насмешки. Пришел его черед говорить, хотя бы каждое слово было кощунством или дерзостью. – Я считаю это честью.

Тингрил не ответил, только глаза его расширились, будто он увидел за спиной у Нарендила нечто опасное. А тот продолжал:

– Ты назвал ее орочьим отродьем. Я хорошо узнал ее сегодня, и я говорю тебе: это орочье отродье достойно уважения. Она отважна – действительно отважна. Это неправда, что ее гонит страх смерти, умереть ей было бы легче, – он говорил сбивчиво, едва успевая облечь в слова ощущение своей правоты. Оно вернулось, как только он вспомнил напряженное лицо Хаштах, ожидающей в темноте. – Она вынослива, как воин, и готова ко всему. И я не откажусь от своих слов – она благодарна мне, она доверяет мне, хотя прошлая жизнь учила ее злобе и недоверию. И если оркам не могут быть присущи храбрость и честь, это значит, что она не орка.

– Это поистине удивительно, – без всякого выражения молвил Тингрил. – Кто же она?

– Может быть, пленный ребенок… – Нарендил неожиданно для себя смутился – столь грубым и нелепым вымыслом это выходило. – Похищенные Эльфы Моргота…

– Что же ты замолчал? – сурово спросил предводитель. – Коли твой язык сумел выговорить такое, что еще может помешать ему? Или твоя орка, не ведающая страха, чересчур грязна для столь красивых речей?

– Ты ошибаешься, предводитель. Я сбиваюсь оттого, что мне трудно найти верное слово, но я знаю, чего ищу. Когда я поцеловал ее…

– Что?! Тингрил резко выпрямился. Ему словно не хватило дыхания на более пространный вопрос, и это было страшней гнева.

– Когда я поцеловал ее, она обрадовалась, как ребенок, – сказал Нарендил, стараясь голосом не выдать тяжелой тревоги.

– Ты поцеловал орку? – снова спросил Тингрил – так целитель спрашивает, куда ты ранен. – Ты поцеловал эту, живущую в нечистотах? Почему ты это сделал?

– По своей воле.

– Из жалости? Я спрашиваю, ибо это важно, ответь мне.

– Не из жалости. Нет, мне и вправду жаль ее, но причина не в этом…