- Так, - ответил я.

Ващенков секунду-другую глядел мне в лицо своими запавшими голубыми глазами.

- Очень хорошо. Какие вы приняли меры?

Меры?.. Пощечина Тоси - "не верю!". Метель, мечущаяся в пустынном городе, бессонная ночь, голова, распухшая от мыслей, разговор с десятым классом, Костя Перегонов, Саша Коротков, снова Тося Лубкова, наконец - педсовет... Можно ли все это втиснуть в привычную до зевоты фразу: принял меры.

- Меры... Я уже не думаю о них.

Лубков, услышав мой ответ, застыл, как охотничья собака, почуявшая в камышах уток.

- Как вас понять? - вежливо осведомился Ващенков.

- Хочу, чтобы школа жила по-новому, а это несколько шире, чем принять обычные меры.

- По-новому... Переворот?

- В какой-то степени.

- Значит, этим признаете, что до сих пор вы неверно работали?

- Приходится признавать.

- Сколько лет вы директором?

- Двадцать.

- И теперь считаете, что в течение двадцати лет вы действовали ошибочно?

- Не во всем, а в чем-то да.

- Ваша школа была, кажется, не на плохом счету?

- Считалась одной из лучших по области.

Ващенков замолчал, не сводя с меня испытующего взгляда. И тут вступил в разговор Лубков. Энергично вышагивая по крашеному полу, он обрушился на меня:

- Разве можно верить этому? Двадцать лет работы! Школа пользовалась заслуженным успехом. Вдруг перечеркнуть все крест-накрест. Не-ет, т-варищ Махотин, эт-то что-то подозрительно. Не тогда вы впадали в ошибки и заблуждения, а теперь! Да, да! Вглядитесь в себя, с вами что-то произошло. И что-то очень странное...

- Простите, - перебил я его, - вы когда-нибудь в жизни признавались себе, что не правы, что можете ошибиться?

- Я т-варищ Махотин, готов прислушаться к любой критике, а вот вы... Вместо того чтобы принять меры, действовать решительно, пресечь в корне зародыш религиозного дурмана, вы сейчас перед нами рассуждаете о каком-то перевороте, о начинании новой жизни. Готовы даже бить себя в грудь, отказаться от своих прошлых заслуг. Это рисовка! Это желание прикрыть благодушными рассуждениями свою бездеятельность!..

И пошел, и пошел... Я пережидал. Ответственный райкомовский работник, и вдруг - его родная дочь верует в бога. Он не из тех, кто колеблется и сомневается. Раз дочь подвела, значит, она - враг, и он, ее отец, не допустит мягкотелости. Он искренен в своем негодовании.

Ващенков перебил его:

- Попробуем разобраться: в чем же ваши ошибки, Анатолий Матвеевич?

- Шесть лет назад я, скажем, выпустил из школы Костю Перегонова...

- Так, - склонил голову Ващенков.

- Вчера этот Перегонов с легким сердцем требовал исключить Тосю Лубкову из комсомола...

- Правильно требовал! - заявил Лубков.

- Исключить, когда ваша дочь, товарищ Лубков, собралась бросить школу, значит, оттолкнуть ее от себя к верующим, выбросить ее из нашей жизни. Жестоко?.. Да, но Перегонов не жесток по натуре. Он просто не понимает, мы не научили его этому. Разве не грубейшая ошибка - наша ошибка, моя!

И Лубков вновь вскипел:

- Грубейшая ошибка - потворствовать, спускать, не понимать, что принципиальное, строгое наказание есть своего рода воспитание. Да, да! Если на заседании бюро мне по заслугам влепят выговор с занесением в личное дело, что ж, по-вашему, я должен считать - бюро действует ради одной лишь любви к наказанию? Нет, оно пытается воспитать меня, а на моем примере и других!

- Хотите угрозами заставить думать иначе? Не получится. Угрозами можно запугать человека, он сделает вид, что думает, как вам угодно. Сделает вид, не больше того. Можно палкой поднять с постели больного, но от этого он не станет здоровым.

- Ты бы сел, Юрий Петрович. От твоего мелькания в глазах рябит, - с легкой досадой попросил Ващенков.

Лубков понял, что ему предлагают помолчать, опустился на стул, прямой, с отведенными назад плечами, выпуклой грудью, ладонями, симметрично положенными на колени, - ни дать ни взять божок, нагоняющий страх на идолопоклонников.

Ващенков навалился на стол.

- Рассказывайте.

И я стал рассказывать о наших делах: индивидуализм, разобщающий в школе людей, учеба, основанная на требованиях - выполняй сам, отвечай за себя, атмосфера дискуссий и споров, которая заставит сообща искать, сообща думать, объединит учеников...

Худощавое лицо Ващенкова с большим нависшим носом, как всегда, выражало бесстрастную, вежливую замкнутость, но из темных глазниц неяркие голубые глаза глядели напряженно, пытливо. Человек в человеке, один - обычный, скучноватый, другой - таинственный, не совсем для меня понятный.

Ващенков долго молчал, наконец провел крупной рукой по лбу.

- Что-то похожее я уже слышал... От других учителей...

- Почему другие учителя не должны об этом думать - назрело, - ответил я.

- Да... - Ващенков снова погладил лысеющий лоб. - Двадцать лет работали...

Лубков решил - Ващенков колеблется, ему нужна поддержка, вновь подал голос:

- От лукавого! Пытаетесь достать ухо через голову!

Ващенков встал, протянул мне через стол свою широкую ладонь.

- Действуйте... Если нужно, буду рад помочь.

Лубков прикусил язык.

16

В конце коридора поставил две урны для голосования. На одной выведено "Физики", на другой - "Лирики". Над каждой урной, на стене, - по размашистому плакату. Рукой лучшего в школе шрифтовика, Лени Корякина, черной тушью по ватману отпечатано: на левом - "Декларация "физиков", на правом - "Декларация "лириков".

Текст первой декларации писали учителя Тропниковы, самые воинственные представители науки в нашей школе. Он гласит:

История человечества началась с изобретения. Первобытная обезьяна, соорудив из камня топор, перестала быть животным. Труд создал человека! Не картины Рафаэля, а паровые машины, не сонаты Бетховена, а открытие электричества, не стихи "О прекрасной даме", а самолет братьев Райт подымали могущество рода человеческого.

Мы стоим на пороге в космос, в наши дни уже тесна Земля - вот пример человеческого всесилия. И те межпланетные корабли, которые скоро возьмут курс на Марс и Венеру, полетят не потому, что гениальные поэты напишут вдохновенные поэмы, а скульпторы изваяют прекрасные памятники. Расчеты математиков, открытия физиков, химиков, биологов понесут эти корабли к неведомым мирам.

Пусть себе искусство украшает жизнь, движет же ее вперед НАУКА, в ней сила человека, ей по достоинству первое место! КТО - "ЗА"?

Текст же декларации "лириков" сочинял Аркадий Никанорович:

Снимем шапки перед наукой - она воистину всемогуща. Она в состоянии сделать руку более сильной, глаз более зорким, даже мозг более проворным. Она стерла с лица нашей планеты чуму и холеру, черную оспу и желтую лихорадку. Но пусть ответит всемогущая, какими прививками вылечить людей от черствости и равнодушия? Какими формулами высчитать нравственную красоту? А без красоты нравственной, красоты духовной загниет жизнь - ненависть восторжествует над любовью!

О любви можно написать научный трактат. Он объяснит, но не научит любить. А кто возразит, что Левитан своими картинами не учит любить природу, а рассказы Чехова - человека?

Напомним науке, что она дала человечеству не только мирные спутники, но и водородные бомбы. И что, если эти бомбы попадут в руки людей с багажом знаний, но без нравственной красоты, с расчетливым мозгом, но без души? Бездушный человек, наделенный силой разрушения, - что страшнее этого! Сметенные с лица Земли континенты, гибель народов, гибель цивилизации, в том числе и гибель самой науки, - всего можно ждать.