Прибывшие не очень почтительно встретили эконома, не встали, не поклонились, как бывало. Один Мороз беспокойно завозился, снял брыль, а вожак, то есть Захар, и не подумал - развалился в кресле, заложил нога за ногу, смолит люльку, чадит самосадом, смотрит веселым глазом на эконома и решительно приступает к делу:
- Отрядило нас село, чтоб, значит, прежде всего выкосить панские луга. И не как-нибудь - об отработках теперь пусть забудут! - а просто исполу.
Чернуха не в силах слушать эти бесстыдные слова. Сроду такого не было, всегда косили из четвертой, из пятой копны, да еще и за отработку, а теперь даром, что ли, отдавать сено? Чернуха сердито фыркал.
- Какое право вы имеете устанавливать в экономии свои порядки?
Захар тут встает с кресла, бьет об землю брылем:
- Ох, матерь божья! Ваше сиятельство!
Поклонился, согнулся в три погибели. Развеселил народ - издевается над экономом, меткий на выдумки шутник.
Чернуха сразу обмяк. Не мог прийти в себя и понять, что случилось. Наглое поведение мужика ошеломило человека. Не одно общество трепетало перед экономом, села слушались его с одного слова, спокон века гнули шею, отрабатывали штрафы, землю, солому, дрова, дорогу, выпас, водопой и вдруг мир перевернулся - неуважение, поношение на голову эконома. Издевательство, да и только. А тут еще рыжеусый человечина, известный бунтарь Грицко Хрин, ставит на выбор перед экономом:
- Не хотите исполу - заберем весь укос, - важно молвит он и смотрит ясными глазами на белый свет.
Комиссия единодушно подтверждает это и, что хуже всего, считает свои намерения непогрешимыми. Люди хотят, чтобы все было по правде: не подчинится эконом, откажется кончить дело миром, добровольно отдать сено исполу, чтобы общество могло держаться закона, - упрашивать не станут. И никакие хитрости, увертки не помогут - трава, мол, не поспела и так далее... Ждать, чтобы пересохла, перестояла? Тогда не возьмешь косой. Право, общество больше заботится о добре экономии, чем сама экономия. И сенокосилок тоже не позволят пускать на траву, люди косами все уберут. Свою траву скотина истоптала, потому что где же пасти? Все выгорело. А сенокосилками не надо, потому что... что же будут делать люди? А о вывозе укоса - это уж нет, надо договариваться особо!
Что мог отвечать Чернуха? Он ведь не лишен здравого смысла. Не согласиться - заберут все сено, целая ватага выйдет на луга с косами. Разве не отбились они кольями от стражников? Смутился, поблек человек, не в силах снести неуважение - всегда-то он помыкал обществом, вытягивал его силы штрафами, отработками, приращивая собственные доходы. От Харитоненки шли наградные, росла и слава, а теперь приходится подчиняться мужикам, принимать их требования.
Комиссия довольна. Вот и чудесно. Эконом согласился и этим вызвал общую приветливость. Комиссия может засвидетельствовать - разумно распоряжается Чернуха, не вступает в пререкания, не горячится, потому что знает: все равно ни к чему не приведет. Такого хозяина надо уважать.
Похвала людей должна понравиться эконому.
Задумали вымотать жилы из эконома, не иначе. Разве с ним когда-нибудь так разговаривали? Как на ярмарке! И он должен слушать, терпеть. Чего доброго, еще позовут распить магарыч? Неизвестно, кто тут устанавливает порядки - он или они? Чернуха совсем обмяк, на него напало тягостное безволие.
Выступил рассудительный человек Иван Чумак. С косовицей порешили добром - при этих словах эконом передернулся, - теперь надо обеспечить село пахотной землей, пока манифест выйдет о прирезке земли обществу, чего все село ожидает и надеется. Понятно, силой не сделаешь ничего, согласия не добьешься, надо улаживать дела добром, а если нет...
Тут Грицко Хрин воспользовался тем случаем, что Чумак споткнулся, Грицко Хрин ничего не сказал, только длинными жилистыми пальцами сделал такой выразительный жест перед самыми глазами эконома, словно кому-то откручивал голову. Против кого направлена такая угроза, нетрудно было догадаться. Он выделывал руками какие-то удивительные движения, веселившие товарищей и нагонявшие страх на эконома.
А Чумак таки совсем примолк, нахмурил лоб. Одна мысль пропала, набежала другая, и он неожиданно запутался. Непостижимое дело, что творится в людских головах!
У Мороза всегда ясная голова на плечах. Помогая соседу, он подтвердил: скоро начнется обработка полей, и поэтому село заботится о земле, чтобы, значит, дали в аренду и не по сорок рублей десятина, как было, а так... рублей по пять, по шесть.
- И чтоб дали нам Доброполье, потому что иной земли мы не возьмем, решительно закончил Иван Чумак.
Замечание его понравилось всем. Комиссия, охотно приняла дельный совет, который выражает давние людские чаяния, дала свое полное согласие.
- А уже сельский комитет распределит эту землю между людьми, услужливый Грицко Хрин обстоятельно поясняет эконому, как думает село разбить аренду, чтобы, значит, всем досталось.
- Если же какой-нибудь клин останется, если не все Доброполье разберут крестьяне, тогда экономия имеет право по-своему распорядиться этой землей, - внес полную ясность Захар и тут же добавил: - Но вряд ли так будет.
- Ведь пану земля досталась за гроши, а мы ему дадим рубликов по пять, по-божески, - засвидетельствовал снова Мороз.
- А у кого не на чем обрабатывать? - спросил безлошадный Охрим Жалий.
Никто ничего не ответил, только Захар повел глазами на панскую конюшню, и взгляд его поняли все, и взгляд этот больше всего встревожил эконома.
- Мамай и Мороз помогут, - напоминает соседу Грицко Хрин не без насмешки: кто не знает этих жадных хозяев?
Словно с добрым приятелем, разговаривают люди с Чернухой, развели болтовню, как на ярмарке, и эконом уже не возмущается, не поражается, а только растерянно разводит руками на невероятные требования общества. И уже не разберешь, с просьбой ли обращается общество к эконому или отдает приказание. Чернуха, понятно, не может ничего обещать: о таком важном деле, как аренда, нужно договориться с самим Харитоненкой. И Мороз с этим не спорит, комиссия понимает - дело важное... Правда, общество строго наказало, чтобы без аренды не возвращались, но какой-нибудь день подождать можно, эконом сам знает - время теперь дорого. Разве только и мороки у людей, что аренда?
- Оплата еще очень низка, надо прибавить. До каких пор люди будут работать за бесценок? - напоминает снова Захар, и комиссия в один голос твердит, какая цена должна быть во время жатвы. Как сказано в приговоре: косарям - полтора рубля, вязальщикам, полольщикам - по рублю, а уж за другие работы, чтобы Александра Степанович не заботился и головы себе не морочил, - сельский комитет обо всем подумает, всех удовлетворит. И если уж Чернуха не полномочен сам решать дело, установить порядок, не имеет на это права без согласия Харитоненки, то люди какой-нибудь день подождут выкосят исполу сено, а там управятся с жатвой, покосят, повяжут снопы. Своя нивка не уродила - какая там жатва! - позаботятся о хлебах экономии, заскирдуют, обмолотят, чтобы не было утрат, убытков, потому что это же хлеб святой, - конечно, если только Харитоненко примет людские требования. А нет... Кто знает, что может статься? Все может быть. Люди не могут заглянуть вперед. Трудно и предположить, что может случиться. Все равно погибать. Замучены голодом. Теперь снова неурожай. А если Александра Степанович не настоящий хозяин в экономии, ничего не решает без позволения Харитоненки, пусть тогда не сопротивляется и не винит никого, потому что люди теперь, - Захар разводит руками, словно складывает с себя вину перед экономом, - ничего не сделаешь, взбаламучено село, вот тут кипит, - он смотрит на эконома подбитым глазом, как бы спрашивая: стражников на луга кто послал?
Чернуха мелко дрожит, как борзая собака на морозе, уверяет людей: не по его воле заведены порядки в экономии, не он устанавливал оплату полевым рабочим, не он будет и надбавлять.
Сказал решительно. А откуда взялись эти порядки - никому не понять, они словно выплывали из туманной дали...
