По возвращении с театра войны среди гвардейцев образовалось Тайное общество с целью введения конституционного порядка посредством вооруженной силы. Это Общество имело отделения в армии и среди дворянства обеих столиц и даже в провинции. Поскольку не ограничивались приемом людей просвещенных и принимался туда всякий недовольный, число членов стало столь значительно, что оказалось необходимым созвать съезд в Москве[1], чтобы определить точно цель, к которой стремились, средства, которыми располагали, и те, которые можно было приобрести.

По предложению Тургенева большинством было постановлено, что вводимое правительство будет республиканским, по образцу Соединенных Штатов, но при условии сохранения территориальной неделимости.

Особенно способы действия вызвали упорные дебаты. Одни хотели избавиться от царя, а оставшихся членов царствующей семьи выслать за границу; другим внушало отвращение пролитие крови императора, и Сергей Муравьев написал тогда речь, в которой он сильно восставал против замышляемого убийства. В ней он предлагал овладеть доверием войск, захватить Москву и провозгласить там новый порядок. Предложение было отклонено под предлогом, что открытое восстание повлекло бы за собой несомненно гражданскую войну.

Спорили столько, что кончили непониманием друг друга. Реорганизация, которую хотели провести в Обществе, еще более ожесточила умы; наконец, под предлогом, что правительство все открыло, решили разойтись, а Общество было объявлено распущенным.

На юге Пестель протестовал против этого роспуска и реорганизовал Общество по новому плану[2]. Оно переформировалось также и в Петербурге. Одна вента сформировалась и в Москве. Большое число членов было устранено. Другие же не возвратились совсем в Общество. Цель осталась та же, но Пестель заставил принять большинством искоренение царской семьи.

Сергей Муравьев вернулся и принял меня на киевских контрактах в 1823 г. Мы тотчас же выразили протест против истребления, и я написал речь об опасности кровавых мер (речь известна всему Обществу). С того времени снова начались разногласия, которые оставались до конца и производили множество столкновений. В Тульчине подчеркнуто рассматривали нас скорее как союзников Общества, нежели как составную его часть. Направление второй Главной управы, во главе которой мы были, не нравилось. Когда-нибудь станет известно, что Сергей Муравьев и я постоянно были умеренными членами в Обществе.

В тот же год мы поехали в Бобруйск, где приняли Швейковского[3] и Норова[4] (который в одно и то же время оставил Общество и службу). Узнав, что император[5] будет делать смотр войскам, мы решили захватить его, заставить его подписать отречение, держать его под стражей и итти немедленно на Москву, увлекая по пути войска и осведомляя о себе народ прокламациями. Царствующий ныне государь[6] также должен был быть арестован. Так как нас было только четверо в отделении, то я поехал в Москву с письмами к Михаилу Фонвизину и Михаилу Муравьеву, чтобы снова связать их с Обществом и привлечь нескольких молодых людей, которые прибыли бы в Бобруйск почти одновременно с императором и были бы включены в полки на предмет произведения арестов. Я не нашел в городе никого из тех, к кому я был направлен, и вернулся, говоря, что наш проект не может быть выполнен в этом году.

1824 год прошел без какого-либо другого выдающегося события, кроме нашего союза с поляками[7] (о котором я буду говорить особо). Однако Общество делало успехи.

В 1825 году, услышав, как говорили, что император будет проводить смотр нашего корпуса, мы снова взялись за наш Бобруйский проект, но, уступая настояниям Директории и желанию большинства членов, мы согласились принести в жертву императора. Но мы держались твердо sa изгнание, но не за искоренение остальной семьи (это дело известное).

Прибыв в лагерь, мы узнали от Тютчева, бывшего семеновца, что существовало Общество под названием Соединенных славян и что оно действовало успешно. Я был приглашен на одно заседание. Я увидел там несколько артиллерийских офицеров из 8-й бригады и несколько пехотных офицеров 8-й дивизии; общее число простиралось до 20 человек. В большинстве артиллерийские офицеры мне показались очень решительными. Не так было с пехотинцами. Я назначил другое собрание в деревне по соседству с лагерем, и там те, которых я назвал на допросе, предложили себя для нанесения удара императору.

Тем временем мы постоянно собирались у Артамона Муравьева[8]. Одно собрание было у нас. Одно у Швейковского, в тот день, когда было получено известие, что у него отнят полк. Тогда Артамон стал настаивать на спешности действия. Он предложил себя для нанесения удара. На один момент все согласились с его мнением. Было решено послать Славян в Таганрог, чтобы уничтожить императора, арестовать Рота[9], Толя[10], вести их за корпусом, который немедленно направится на Москву. Мы же, Сергей Муравьев и я, однако, были того мнения, чтобы подождать смотра следующего года, на котором, как нам говорили, соберутся три корпуса и будет император. Приехавший на другой день после совещания Швейковский предложил то же самое; и проект был снова отсрочен.

В течение ноября месяца Артамон Муравьев приезжал в Васильков, опять настаивая на предложении начинать. Мы его от этого отговорили.

В ночь с 25 на 26 декабря прибыли жандармы, чтобы взять Муравьева, но он был в Любаре. Я поехал к нему. Мы с ним сговорились о том, что делать. Поднять на местах расквартирования неподготовленные войска было делом трудным. Хотя Артамон обещал присоединиться к нам, если мы выступим, но расстояние, которое необходимо было покрыть для достижения этого соединения, было велико. Полки, которые встречались на пашем пути, не были нашими. Все эти обстоятельства нас обескуражили, и мы решили скрыться. Рассудив затем, что все равно мы неминуемо будем открыты, мы решили попытать счастья.

Я отправился уведомить Славян, чтобы они приготовили солдат к соединению с нами, лишь только мы появимся. Но, узнав, что местность в полном смысле слова наводнена жандармами, которые меня искали, я вернулся назад.

В это время подполковник Гебель[11] в сопровождении жандармов приехал арестовать Муравьева. Но находившиеся там офицеры, в продолжении долгого времени озлобленные против Гебеля, бросились на него и нанесли ему несколько ударов штыками. Потом они захватили жандармов. На следующий день Муравьев во главе двух рот отправился в Васильков. Я присоединился к нему по дороге… Мы вошли в город. Принесли знамена. Муравьев приказал отпустить на волю солдат, содержащихся на гауптвахте, заставил принести к нему полковую кассу и провел ночь за подготовкой диспозиции похода.

Утром 31 декабря, после молитвы и чтения полковым священником рода катехизиса, Муравьев покинул Васильков. Мы отправились в Мотовиловку, где были соединения 1-я гренадерская и 1-я мушкетерская роты. Только часть мушкетерской роты присоединилась к нам. С этого времени настроение начало падать. Походы утомляли солдат. Порядок, который Муравьев хотел ввести, вызывал ропот; наконец, после четырех дней похода, подобного похоронной процессии, мы встретили на равнине Ковалевки конную артиллерию с несколькими эскадронами гусар.

(Артиллерия была из роты Пыхачева[12], члена нашего Общества.) Хотя мы имели возможность пробиться, но Муравьев предпочел лучше пожертвовать собой, чем назначать междоусобную войну. Он заставил войска сложить оружие[13]. Ни одного ружейного выстрела не было произведено. Но, несмотря на то, что можно было ясно различить, что происходило в колонне, нам вместо парламентера послали пушечное ядро, и пальба продолжалась. Картечный залп поверг Муравьева. Тогда я повторил приказ рассеяться и, подняв Муравьева, пошел с ним навстречу гусарам, которым мы сдались. Ипполит Муравьев[14], у которого были пистолеты, пустил себе пулю в лоб.