Всего три первых года я учился с этим классом. Потом мы поменяли квартиру, переехали в другой район, и школу тоже пришлось поменять. Я думал, что забыл начисто тех своих товарищей, ведь прошло столько лет, а тут вот вдруг вспомнил Мишу Кильдиша. Не особенно напрягаясь, я вспомнил Толю Озолина, Люду Шабаршину и чуть позже поименно всех тридцать пять человек, даже лица вспомнились. Давно забытые, совсем стертые временем детские лица.

Полежав некоторое время в полной тишине, я услышал песенку - пел то ли Бунчиков, то ли Нечаев: "А парень с милой девушкой на лавочке прощается". Я пытался прервать песню, но ничего не получалось. Назойливый мотивчик крутился в голове, не умолкая, и пришлось дослушать до конца.

"Если такая ерунда будет часто оживать во мне, это сильно осложнит жизнь. Однако, где же то, особо важное, на что намекала старуха?" Ничего больше не вспомнив, я уснул и проснулся словно от толчка, когда за окном уже серело, и в доме напротив одно за другим зажигались окна. Я сразу вспомнил все - волшебницу, расторможенную память, одноклассников, - но что-то еще цеплялось, задевая какие-то невидимые, легко рвущиеся связи, и никак не могло выплыть в сознание. Оно словно стучалось в закрытую дверь и обшаривало все щели в поисках выхода. А я пытался сорвать эти двери, освободить мою память, выпустить ее. Наконец мне это удалось.

Я увидел сосны на дюнах, оранжевые, освещенные заходящим солнцем, высоченные корабельные сосны. Увидел землю, покрытую толстым ковром осыпавшихся иголок. Услышал море, шумящее за дюнами. Вроде бы ничего особенного в этой картине не было - кусок леса у моря, но она поражала своей загадочностью, своей значительностью и непонятностью, словно я не глазами со стороны смотрю, а чувствую ее обнаженными нервами, словно сама природа обращается ко мне через эти сосны и необычный вечерний свет.

"Это не мое! Я этого никогда не видел!" Но картина стояла перед глазами, не исчезая, не размываясь, я даже заметил, как чуть-чуть покачиваются оранжевые стволы под порывом ветра.

"Конечно же, я видел это, точно видел! Лет в 10 или 12, тогда, я помню, вот так вдруг и увидел без всякого повода, и увиденное испугало, потрясло меня. Придя домой, я неожиданно заплакал и никак не мог объяснить встревоженным родным, почему плачу. И тогда же я почувствовал, как темная неведомая сила вдруг шевельнулась во мне и, словно отзываясь на увиденное, обдала меня изнутри жаром, перешедшим в озноб. Видение это потом много лет возникало перед глазами, но я не придавал ему особого значения, и оно постепенно потускнело, начало забываться и наконец совсем исчезло, кануло в глубины подсознания..."

Я снова закрыл глаза и почувствовал на своем лице руки - руки матери, чуть влажные от страха, они нежно прикасались к моей коже и вздрагивали, они защищали меня от рвущегося ко мне ужаса - от пьяных воплей и грязной брани ворвавшегося среди ночи отчима. Мать, сидя на моей кровати, закрывала мне лицо от яркого света, и ее руки передавали мне ее отчаяние, ее любовь и надежду, что скоро все плохое кончится, что будет другая жизнь. Сколько тогда мне было лет, я не знаю, видимо, очень мало. С тех пор я никогда не вспоминал этого, наверное, старался не вспоминать, и забыл всю ту острую жалость и любовь, которая мне передалась в ту ночь.

Да, старая фея не обманула меня, но лучше бы я ее не встречал. Воспоминания подействовали угнетающе. Теперь я понимал, что, если бы я не похоронил в себе те яркие впечатления души, моя жизнь, может быть, обрела бы совсем иной настрой, получила бы тот эмоциональный стержень, без которого лишь распад, увядание, быстро наступающая усталость. Без него моей жизни просто не на чем было держаться.

"Ведь эти впечатления - единственное "мое". А все остальное внешнее, взятое напрокат, со стороны: мысли, знания, способ существования, умения. Но сейчас что мне делать с ними, вдруг ожившими во мне? Половина жизни уже прожита, я действительно устал, и очень многое меня больше не волнует".

Сидя на кухне над чашкой остывшего кофе, я давил свою память, пытаясь снова все забыть, забросить подальше, но мое сознание, как молнии, прорезали новые яркие, пугающие своей подробностью, образы: лошади, стоящие ранним утром в тихом спокойном море, блестящие полированные каштаны в мокрой траве, и чье-то лицо постоянно появлялось - горько, безутешно плачущее лицо.

Несколько дней я мучился подобным образом, и все эти дни моя память не давала мне покоя. Наконец я не выдержал и решился пойти к своей благодетельнице. "Попрошу ее, а если что, просто буду умолять, чтобы избавила от этого подарка. Слишком поздно, скажу, мадам, вы меня осчастливили. Или я сойду с ума, или..." - впрочем, что еще можно сделать, я не знал.

Двери мне открыла соседка-толстушка и опять, как в прошлый раз, начала сверлить меня своими выпученными глазками.

- Нет ее, уехала вчера в Киев. Разве она вам не говорила, что едет?

- Нет, не говорила. Ну что ж, извините, - я повернулся уходить.

- Подождите, стойте, тут какой-то конверт в двери. Андрюше Некрасову, - донесся ее голос из темноты коридора.

- Это мне, - обрадовался я, - я Некрасов.

Подозрительно гладя, соседка с видимой неохотой отдала мне конверт. Я вихрем слетел по лестнице и уже в парадном разорвал его.

"Дорогой Андрюша! Возможно, даже скорее всего, вы придете снова, просить меня взять назад свой подарок. Но, увы, это невозможно. То, что вы вспомнили, забыть второй раз уже нельзя. Я знаю, что вы будете мучиться и, наверное, уже мучаетесь, раз пришли. Но пересильте себя и постарайтесь вспомнить еще - самое главное, что нужно вспомнить. Это дано не каждому, и ведет к такому воспоминанию долгий и трудный путь. Но ведь вы уже в пути. И когда вспомните, ваша жизнь обретет новый, глубокий смысл. Ваша старая фея, Анна Андреевна".

Я вышел на улицу. Впервые за несколько дней распогодилось и солнце радостно блестело на мокрой мостовой.

"Что же я еще должен вспоминать? Что же это такое, "самое главное"?"

Мне кажется, что за эти несколько суток вся моя жизнь, год за годом, прошла перед глазами. Я вспомнил не только все важные события своей жизни, но даже свои сны, детские и юношеские, радостные и страшные, фантастические сны, в которых созревала моя душа. Что же еще?

Вдруг начало быстро темнеть. Я поднял глаза. На солнце наползала огромная сизая туча, похожая на старинный корабль.

"Когда-то я уже видел все это. Скорее, скорее, пока солнце не скрылось, надо вспомнить. И, возможно, это будет самое важное".

Я вспотел от напряжения. Последний теплый луч скользнул по моему лицу, и быстрая густая тень побежала дальше по улице.

"Нет, не успел. Но ведь я еще только в начале пути".