Были обманы, в которых я участвовала, были такие, в которых мне отводилась роль зрителя, и были те, которые совершались ради меня. Но мне предстояло еще вырасти, прежде чем я стала различать, что есть что.

— Радость моя, закажи еще пива, и нам нужно масло. — Она отпихнула пустое блюдо в сторону и принялась за единственный сэндвич, который позволяла себе Дитрих — громадный «клуб». — Я придумала новое имя для этой кошмарной лошади — Миссис Когда-то-Майер-теперь-Дочь-Селзника!

Мистер Селзник был занят написанием своих знаменитых заметок:

28 апреля 1936 г.

Дорогой Боли [Болеславский]:

У меня нет больше сил выносить это критиканство, основанное на убеждении, что актеры лучше разбираются в сценариях, нежели я; меня беспокоят, тревожат и выводят из равновесия телефонные звонки, которые нынче сыплются на меня… актеры объединяются и нападают на меня по поводу сценарных эпизодов; был бы признателен, если бы ты поговорил по душам с Марлен и Буайе, вместе или по отдельности, и рассказал им, против чего мы с тобой выступаем… Фильмы Марлен известны своей ужасной литературной основой, а Шарль пусть еще снимется в выдающейся американской картине. Ни тот, ни другая еще не сделали ни одного фильма, сравнимого с любым из тех пятнадцати, что сделал я в последние годы. Скажи им это от меня, и очень решительно. Настало время раскрыть карты, и я абсолютно готов к этому, потому что не собираюсь и тебе не желаю шесть или семь недель выносить эту абсурдную ситуацию. Я предпочел бы, чтобы ты накричал на них; я стану уважать тебя гораздо больше, если ты превратишься в фон Штернберга, не допускающего никакого вмешательства… Впервые за всю свою продюсерскую карьеру я вынужден иметь дело с таким безобразием, о котором я годами только слышал, но не сталкивался лично, и мне понадобится твоя помощь и твоя жесткость, чтобы все это преодолеть. Разъясни актерам, что если они предпочитают дуться, тащить на съемку свое дурное настроение и играть вполсилы, то я вполне готов и к этому и не собираюсь добавлять новые сотни тысяч к баснословному бюджету картины, чтоб только потрафить их темпераменту, а выпущу фильм именно таким, каким они его делают… Если они всего лишь выполнят свою работу и сыграют, как надо, этого будет достаточно. Это все, за что они получают свои сверхвысокие гонорары.

Я всегда думала, что причиной того, что Селзник и Дитрих так не любили друг друга, было их сходство в главном. Оба фанатично стремились к совершенству, не сомневаясь в своих возможностях, блистательные, когда их фанатизм работал им на пользу, и совершенное несчастье для других, когда этот фанатизм оказывался неуместен. Селзник был удивительно наивен для такого сильного человека. Он генерировал нескончаемый поток энтузиазма и энергии, которая казалась стержнем его существа, абсолютно убежденного, что он один может сотворить «шелковый кошелек из свиного уха».

В конечном итоге у него не было другого выбора, кроме как снова созвать всю труппу, специально наказав им, чтоб не забыли привезти с собой из Аризоны песок. Считалось, что песок калифорнийской пустыни имел другой оттенок бежевого, по сравнению с тем, который мы уже засняли. Итак, мы вернулись домой на студию, таща за собой грузовики с песком. Мы начали снова снимать те же розовые рассветы, раскачивающиеся седла, как если бы они были закреплены на спинах верблюдов, а не на специальных устройствах, — брызгали глицериновый пот на лица, овеваемые воздухом кондиционера, создавали ландшафт с дюнами и продолжали делать тот же самый плохой фильм — зато теперь в комфортных условиях. Ценные указания от Селзника нам просто приносил на съемочную площадку посыльный.

17 июня 1936 г.

Мистеру Ричарду Болеславскому

Дорогой Болей:

Будь так любезен, скажи Марлен о том, что она придает волосам слишком большое значение и что прическа ее до такой степени «сделана», что пропадает всякое правдоподобие. Ее волосы так хорошо уложены, что в любое время, например, когда дует ветер… они остаются совершенно гладкими и нетронутыми; так хорошо уложены, на самом деле, что не могут быть ничем иным, как париком.

Верх нелепости — сцена в постели. Ни у одной женщины в мире волосы никогда не выглядят так, как у Марлен в этой сцене; весь отснятый кусок из-за этого практически непригоден…

Вот и сегодня на площадке; парикмахер между дублями бросается и укладывает каждую отставшую прядь волос, а на заднем плане от ветра раскачиваются пальмы — полный абсурд.

Ясно же, что легкое правдоподобие не может повредить великой красоте.

Я бы хотел, чтоб ты обговорил мои замечания с Марлен, которая, уверен, поймет, что в моих словах есть смысл; напомни мне, пожалуйста, и мы еще раз вернемся к этой теме с тобой и с Марлен, когда я в следующий раз буду на съемках

ДОС

Таков был Селзник! Он никогда не отступал. Благодаря его твердости и упорству стали возможны великие «Унесенные ветром», но наш опус эти его качества спасти не смогли.

Строго говоря, мы не из города удрали — шесть дней спустя после завершения «Сада Аллаха» мы покинули Америку. К тому времени, когда Дитрих появилась в своей следующей неудаче, предыдущая была совершенно забыта.

Нелли опять выкрали из пастижерного цеха «Парамаунта», поэтому мы были втроем. В сопровождении двадцати одного пароходного сундука, тридцати пяти больших, восемнадцати средних, девяти маленьких чемоданов, а также пятнадцати круглых шляпных коробок и одного величественного «кадиллака» в комплекте с красивым шофером в ливрее мы погрузились на корабль. Англию ожидало редкое удовольствие!

Другие звезды неистово работали, дабы привлечь к себе внимание публики, которое питало и поддерживало их известность. Дитрих же никогда не суетилась. Ей не нужно было работать, чтобы быть звездой. Она ею была; это было ее естественное состояние. Мировая пресса, чувствуя это, проявляла к ней постоянный интерес. Начиная с «Голубого ангела», Дитрих не надо было хлопотать о своей славе — та пришла к ней сама.

Если бы я ехала не в страну Брайана, я бы по-настоящему огорчилась. Меня не привлекала перспектива оставаться в Европе все то время, какое понадобится для подготовки и съемки целого фильма. Моя мать очень торопилась, и мы могли бы воспользоваться «Гинденбургом», но она отказалась. Цеппелины плыли по воздуху, сразу становясь «подозрительными», а этот дирижабль был не только построен нацистами, но нацистами и управлялся. Хотя она не раз говорила, что ее дядя Дитрих однажды командовал «Гинденбургом»; я очень стеснялась этого.

Мы отплыли под благородные звуки «Марсельезы». Возможно ли влюбиться в корабль? Я верю в это. «Нормандия» была не совсем кораблем. О да, у нее имелись тоннаж, балласт, капитан и команда, но это было всего лишь камуфляжем, который использовала какая-то таинственная богиня, чтобы возить по морям свой храм и его жрецов. Всем нам выпало счастье узнать ее и полюбить.

«Нормандия» была величайшим океанским лайнером! Никто не мог превзойти ее, никто и не превзошел. Праздник чувственности, творение французов — больших знатоков в этой области. С того момента, как вы увидели ее, вальяжно раскинувшуюся у причала, у вас перехватывает дыхание от изумления, и вам уже никогда не дышать, как прежде! Для меня, ребенка, она была волшебным царством. Мой собственный Диснейленд в стиле «арт деко» 1930-х годов! «Нормандия» была построена как демонстрация величайшего художественного достижения нации. Она составляла гордость своей страны. Она как нельзя лучше выражала то, на чем тогда стояла Франция, отразив в миниатюрном виде стиль, вкус, качество и художественное совершенство. При всем богатстве, грандиозности и величии у нее был ласковый характер, ей были свойственны спокойная заботливость, сила и надежность. «Нормандия» была самой Францией.