Отель «Париж»

Монте-Карло

Вот так-то, ангел мой, сегодня первое воскресенье, когда нет работы. Я здесь основательно простудилась, но, благодаря антибиотикам, пребываю в рабочей форме. Голос в данном случае значения не имеет, и это само по себе довольно смешно. Фильм будут дублировать целиком. Тем не менее, они все попадали друг другу в объятия, когда я играла первую сцену со словами и всем остальным, что полагается. Они к этому не привыкли, у них так никогда не делают. Они кое-как проговаривают свои роли — это вроде того, что происходит у нас, когда мы снимаем исполнение песни и одновременно звучит фонограмма. Они создают немую картину и все свое внимание сосредоточивают на мимике, на выражении лиц и глаз, а текст произносят монотонно, тускло. У меня был очень трудный момент с Де Сика, потому что во время диалога я не понимала смысла слов роли. Все это случилось уже после того, как они пришли в себя; знаешь, они ведь впали в натуральный шок оттого, что я приехала сюда вовремя, да и, пожалуй, оттого, что я вообще приехала. Их вежливость меня убивает. И это после целого дня работы, которая состояла, самое большее, из разучивания двух строчек роли одновременно. Съемка шла где-то у меня за плечом (пришлось вполне добродушным тоном напомнить им, что снимается широкоэкранный фильм по системе «синемаскоп» и я должна быть в кадре целиком), меня неистово целовали и обнимали за то, что я сыграла «molto bene, bellissimo»[21] etc, etc. И спрашивали с недоумением: «Как это у вас получается? Как вы достигаете такой выразительности во взгляде, в голосе?» Мне бы следовало стать звездой немого кино или начать сниматься у итальянских режиссеров. У них, конечно, жизнь очень легкая. Не то, что у нас. Кстати сказать, выяснилась интересная вещь: оказывается, и Софи Лорен, и Лоллобриджида, и Анна Маньяни и многие другие вовсе не дублируют себя. Вместо них дубляжом занимаются другие актрисы. У всех этих звезд слишком простонародное произношение для интеллигентной римской публики; даже их актерский талант и мастерство слабеют, когда они открывают рот.

Юную девицу из нашего фильма зовут Транди. Она никогда не снималась в кино и не только выглядит лет на двенадцать от силы, но, помимо этого, имеет волосы того же цвета, что у меня, и такой же цвет лица плюс несколько веснушек. Я подумала: они, наверно, специально дразнят зрителей, потому что ведь в сценарии то и дело упоминается, что ей двадцать два… Но выбрать одинаковый цвет волос для обеих исполнительниц женских ролей в фильме — это, честное слово, просто анекдот! Все оправдывались, каждый говорил, что он ничуть не виноват, и так продолжалось до тех самых пор, пока однажды ночью мы не отправились смотреть «потоки», текущий съемочный материал, в здешний кинотеатр. Тут я увидела ее на экране и в конце концов все же заявила Сэму Тейлору, считающему себя уважаемой фигурой среди кинематографистов: «По-моему, это уже не смешно». И что ты думаешь? Он попросил меня занять твердую позицию в данном вопросе и потребовать от продюсера замены девицы. Он сказал, что сам ни в коем случае не может это сделать. Все, быть может, так и есть, но ты же отлично понимаешь, что руки у меня связаны, потому что, если девочку вернут домой, твою мать ждут кошмарные журналистские россказни в прессе: я, де, возревновала, девушка выглядит слишком молодо для меня etc, etc.

Де Сика ночи напролет играет в казино в азартные игры. Я его вижу лишь в те дни, когда идет работа. Он очень обаятелен, но слегка холоден и даже чопорен, прекрасно сознает свое положение и то, что играет главную роль, роль элегантного мужчины и пылкого любовника. Грим на его лице положен немыслимо толстым слоем, он — как густая вязкая паста. И я им вчера вечером объяснила, что в Америке люди будут смеяться над мужчиной, который так раскрашен, что это всем видно; мужчин в Голливуде не гримируют с помощью смазочных веществ. Для цвета там употребляется грим, растворенный в воде, он незаметен и кладется только ради оттенка. Сэм Тейлор меня внимательно выслушал и пожал плечами: «Я об этих вещах не имею даже малейшего понятия». Очень симпатичный низенький оператор страшно огорчился, а сам Де Сика по-прежнему сидел в казино, наверно, над картами, и ничего ровным счетом не замечал. Я им посоветовала подыскать другого гримера и попробовать его на Де Сика, но до того, как мы начнем съемки внутри помещения; между прочим, они будут производиться в настоящих гостиничных вестибюлях, в настоящих игорных домах и ресторанах Для съемок в студии, в Риме, остается совсем мало времени, и это меня очень огорчает: я ведь уже предвкушала нормальную гримуборную и спокойную студийную работу взамен выездных съемок со всей их суматохой, где переодеваться приходится за спинами твоей свиты, когда та дружно расправит юбки. Ни зеркала, ни лампы, ни кушетки, чтоб вытянуть ноги или скинуть с себя одежду в невыносимо жаркой комнате.

Девушка, ведающая моим гардеробом, говорит исключительно по-итальянски, я все понимаю, что она произносит, но сама разговаривать пока не умею. Про некоторые слова, которые вообще не имеют никакого значения, я вынуждена спрашивать. Кто, например, может сам догадаться, что «левый» — это «sinistro», хотя «правый» — «dirritto»? А это уже имеет значение. «Pronto»[22] — наиважнейшее, наиглавнейшее слово на съемках фильма. Стоит мне его услышать, и, словно цирковая лошадь, я со всех ног бегу туда, откуда оно раздалось.

Дамский парикмахер очень мил и знает французский, так что с ним у нас полный контакт. Гилярофф, видимо, скоро уедет, о чем я ни капли не жалею, но если б я не привезла его, у меня было бы еще больше бессонных ночей перед отъездом в Монте-Карло.

Моя проба прошла очень успешно, все опять жарко обнимались по этому случаю, хотя им следовало бы сообразить, что съемочный аппарат уже был пущен, когда началась проба, и они могли попасть в кадр. Глаза получились не голубые, а такого цвета, знаешь, как маисовая каша. Я сказала Пеппино про то, какое у нас освещение; когда посмотрю на свои первые «потоки», буду знать больше.

Гример — смешной коротышка; этот малый говорит на таком итальянском, который я едва понимаю, у него горячие, толстые пальцы, и они тяжелые. Он уже потерял где-то на полу (или, возможно, они приклеились к его детским штанишкам) шесть пар моих драгоценных, моих самых любимых ресниц, но я в таких ситуациях всегда говорю: «Non importa, non importa»[23]. (Здесь все произносится по два раза.) Однако коротышка вытаскивает откуда-то еще одну пару. Потом пришлепывает кусок прозрачного скотча на ленту и так неловко сдвигает его вниз, что ресниц уже не видно, а затем приклеивает ленту прямо поверх моих глаз, к тому же, слишком близко к уголкам. Я даю ему знак, что ленту надо сдвинуть вверх. Тогда он подтягивает ее, а она уже приклеена и к моему веку, и к ресницам, прижимает сверху и говорит: «Va bene»[24]. У меня щелочки вместо глаз, мне больно, но поскольку я хоть что-то могу узреть, я смотрю на часы, вижу, что время бежит, и тоже говорю: «Va bene». Едва за ним закрылась дверь, я сняла ленту, достала новую пару ресниц, потому что к тем, что он мне прилаживал, прилипла какая-то грязь, и он слишком долго держал их в своих горячих, толстых, влажных пальцах, отчего ресницы стали торчать в разные стороны.

Теперь я каждое утро аккуратно встаю на час раньше и гримируюсь. Но, несмотря на историю с ресницами, коротышка упрямо настаивает на том, что пора заняться бровями, и тычет кулаком мне в щеку, и крутит, прикидывая, какую придать форму бровям, а у меня от боли и от его физиономии крутит в животе. Еще одно его любимое занятие — поглаживать и похлопывать меня по лицу, двигаясь от подбородка к глазам, и теми же мокрыми пальцами накладывать грим — внизу более темный, потом светлее и светлее, стараясь создать иллюзию световых бликов. Но это безобразие я прекратила, скомандовав «Стоп!». Слово «Стоп!» они прекрасно понимают. Все без исключения.