Ф. пьян, но мил. Заснула в 9 утра.

На следующий день Дитрих разбудила Синатру в четыре дня, поскольку на пять у него было назначено свидание, и, как обычно, записала в дневнике, что он был «мил и нежен». Потом она отправилась в «Сахару» опробовать микрофоны для будущих выступлений. Вместо того, чтобы остаться в «Сахаре», что было бы вполне естественно в тот день, она поехала в отель к Синатре и провела с ним почти сутки. Юл звонил ей и просил вернуться в Лос-Анджелес, употребляя при этом важное слово «домой». Однако она отказалась. Она решила остаться с Ф.

11 сентября.

Ф. Потом спал в кресле.

Встал и не поцеловал.

Плохой день, вел себя не так, как обычно. Я уехала в «Сахару». Ф. преспокойно остался в компании давних знакомых.

Вернулась домой, разговаривала с Хэрольдом. Попросила Ф. отвезти меня в машине, что было неправильно. Не следовало.

Он сослался на планы, телевидение, фильм… Но был совсем другой. Дважды почему-то заговаривал о Хэрольде Арлене, но я не придала этому значения.

В 9 утра явилась к нему в комнату. Он сказал: «Иди-ка ты!..» Меня как громом ударило. Ушла. Хэрольд говорит — мне надо ехать своим ходом, не дожидаясь специального самолета, чтобы лететь с Ф. в 4 дня. Уехала в смятении, слишком несчастная, чтобы рассуждать здраво и все поставить на свои места. От него (Ф.) ни слова. Примерка. На примерке упала в обморок.

— Простите, пожалуйста, мисс Рива, но там внизу кто-то очень настойчиво требует вас к телефону.

Я извинилась (когда играешь главную роль в телефильме, гораздо легче уйти с репетиции, не вызвав нареканий) и побежала вниз, в кабинет, тревожась, не случилось ли чего с детьми.

— Дорогая! Я грохнулась в обморок. Сегодня! На киностудии! Как ты думаешь, я беременна?

— Понимаешь ли, Мэсси. Я вообще-то думаю, что это вряд ли возможно… Сообрази сама…

Она резко меня прервала:

— А почему нет? Ты же прекрасно знаешь, как я всегда жаждала иметь ребенка от Юла. Ребенок должен быть только от него, ни от кого другого — ни сейчас, ни потом. Что ты думаешь по этому поводу? Может быть, мне стоит позвонить Кэрролу Райтеру?

— Превосходная мысль! Позвони обязательно! Он все поймет и объяснит!

С этими словами я бросила трубку, прервав наконец беседу с моей пятидесятичетырехлетней неисправимой матерью.

Семнадцатого сентября она присутствовала на приеме у Сидни Гиляроффа, напилась допьяна и открыто, на глазах у всех флиртовала с Хэрольдом Арленом.

18 сентября.

День получше вчерашнего, потому как, если Хэрольд — причина поведения Ф., то есть надежда, что и Он вполне может сердиться из-за того же самого.

Дни тянулись бесконечно долго. Ни Юл не звонил, ни Синатра. Она ежедневно набирала мой номер и требовала советов, которые забывала, едва только опускала трубку на рычаг.

24 сентября.

Вечеринка у Гарленд. Ф. явился в одиночестве. Формальное «Привет!» Попозже я подошла, спросила: «Как дела?» Он был уже пьян! Таким пьяным я его в жизни не видела. Достала сигарету, он вынул зажигалку и проговорил: «Вместо лимонной корки». Прикрыв руками огонь, я прикурила. Что еще могла я сделать?! «Лимонная корка» — то были наши тайные романтические слова, потому что я любила, когда он выжимал эту корку мне в бокал. И снова на меня нахлынуло прежнее, снова я испытала потрясение — и это в момент, когда он был вдребезги пьян и во всем остальном чужой и недобрый. Он сухо кивнул мне на прощанье, сказав перед этим, что собирается в Палм-Спрингс. Ужасное воскресенье, потому что «лимонная корка» все во мне всколыхнула, все опять разбередила. Зачем он это сказал? И почему ничего не сказала я?

М. Ренни, который привел меня на вечеринку, устроил сцену ревности по поводу Ф. Хотел остаться… Ни за что. Целый день одиночества.

26 сентября.

Господи. Я должна заняться делом. Помогите кто-нибудь. Пожалуйста! Он звонил, приходил. Но разве все в порядке? Слышал про Фрэнки. Сказал, что я могу делать, что хочу, но только «не ври мне всякое дерьмо». Это я-то могу делать что хочу?

Скорее всего, она сумела убедить Юла, будто принадлежит ему целиком, безраздельно, потому что с двадцать седьмого сентября по первое октября на страницах ее дневника вообще нет никаких записей, кроме повторенного несколько раз: «Он пришел».

Она начала выступать в Лас-Вегасе; новая премьера в «Сахаре» стала еще большей сенсацией, чем прошлогодняя. Где она нашла время, не говоря уж о силах, чтобы одолеть все, что предстояло ей в те ближайшие несколько недель, ума не приложу. Это выше моего понимания.

19 октября.

Приехала в Лос-Анджелес, два часа в отеле «Беверли-Хиллз».

Иногда моя мать приводила меня в полное замешательство. Вот она храбро умчалась из Лас-Вегаса в Беверли-Хиллз. На тайное свидание? Более, чем вероятно. Но с кем? На этот вопрос четкого ответа нет. С Фрэнком? Майклом? Арленом? Может быть, с Юлом? Подозреваю, это действительно был наш добрый старый Юл, потому как первого ноября в ее дневнике снова появляется знакомая запись:

В Лос-Анджелесе. Бунгало в Беверли-Хиллз. Он был.

Два дня спустя она уже работает на Майкла Тодда. Съемки начались. Ее партнерами в знаменитой сцене, которую все потом еще долго помнили, были Дэвид Найвен, Кэнтинфлас, Джордж Рафт, Ред Скелтон и — кто бы мог подумать? — «нежный» Фрэнки.

С Майклом Тоддом Дитрих вызывающе флиртовала еще с тех самых пор, когда они только познакомились, горячо уверяя меня, что человек этот «добрейший» и «умнейший», и глупо смеялась, шепча мне на ухо великий секрет, который ей удалось выведать: настоящая фамилия Тодда, оказывается, Голденберг. «Но знаешь, он совсем не выглядит евреем. Скорее похож на грека и, кроме того, это слишком страстный мужчина, чтобы быть просто Голденбергом». Она места себе не находила от злости, когда Тодд влюбился в Элизабет Тейлор.

— Опять эта кошмарная женщина… Майклу Уайлдингу она уже погубила жизнь…

Впрочем, право на попытку присвоить Тодда она за собой оставила. Но сменила пластинку, когда Тейлор одержала над ней победу. Теперь она говорила о Тодде тоном нормального человеческого дружелюбия, повторяя, что он «самый лучший товарищ в мире».

В своем «куске» фильма «Вокруг света в 80 дней» она выглядела, без преувеличения, сногсшибательно и от души радовалась заслуженному восхищению, которое окружало ее на съемочной площадке. Она создавала образ своей героини в полном соответствии с идеями Голденберга, предавалась воспоминаниям с добрым приятелем давних лет Джорджем Рафтом, надменно игнорировала Кэнтинфласа, пела Реду Скелтону дифирамбы по поводу Дэнни Томаса, разжигала угли, все еще тлевшие в душе «нежного» Фрэнки, и всячески старалась завлечь в свои сети Дэвида Найвена.

В Алабаме одна смелая негритянка открыто бросила вызов расистским законам штата, отказавшись уступить белому мужчине свое место в автобусе, Дитрих же вылетела в Лас-Вегас, где должен был состояться первый концерт Мориса Шевалье. Потом она прилежно регистрировала в дневнике запретные свидания с концертантом в различных бунгало, разбросанных в глубине большущего парка при отеле «Беверли-Хиллз».

Я, со своей стороны, прилетев туда в это же время, приняла предложение сыграть главную роль в пьесе «Ужин и родство душ», с которой из Нью-Йорка отправлялась в гастрольную поездку по стране одна театральная труппа. Этот акт безумия стал возможен только потому, что в решении вопроса принял участие Билл, придумавший термин «муж-подпорка». Он объяснил, что мне не о чем беспокоиться: ему совсем нетрудно приглядеть за нашими уже большими детьми, провожать обоих мальчиков каждый день в школу, помогать им с домашними уроками, проводить с ними свободное время… Словом, все будет в порядке, убеждал он меня, обязательно надо сыграть эту замечательную роль, и я, вне всяких сомнений, справлюсь с ней великолепнейшим образом… В результате, сломив мое сопротивление, он отослал меня из дому, и я вместе с труппой пустилась в дальний путь, по направлению к Буффало.