Мы прыгнули и плюхнулись с высоты примерно восьми футов в размякшую землю.
Над нами пролетел изрядно разогнавшийся под горку носорог, смешно болтая ногами в воздухе и громко ругаясь по-носорожьи.
Носорог плюхнулся в грязь ближе к противоположному берегу, забрызгав нас по уши и утопив ноги по самое брюхо и морду по середину рога. Морду он вытащил сразу, а с ногами у него не получились.
Надо сказать, что хотя выше по течению, где мы ночевали, этот ручей иначе как ручьем было не назвать, пусть и глубоким, то здесь он мог бы сойти за мелководную речку. Вполне широкую, редкий носорог долетит до середины.
— Чтоб его побрал… э-э-э… святой Бертольд и э-э-э… Божья матерь к свиньям собачьим, э-э-э… молись он конем, — сказал Альбрехт, вытирая грязными руками грязное лицо.
— Тьфу на него, — добавил я, отплевываясь. — Встань к обрыву и помоги мне вылезти, а я тебя втащу.
Некоторым может показаться, что проще тяжелому человеку подсадить наверх легкого, но эти некоторые никогда не сидели в каменной яме, ожидая, пока легкий сбегает за веревкой. Альбрехт удивился, но сообразил раньше, чем другой на его месте изрыгнул бы возражения. Он не без труда помог мне вылезти, а я протянул ему свой пояс и выдернул тощего живописца наверх, как морковку из грядки.
Внизу ковырялся в воде и грязи застрявший носорог.
— Отличная мишень, — сказал Альбрехт, и его глаза радостно вспыхнули. — Мишень! Ручей! Пруд! Охотничий домик! Охотничий! Арбалеты и аркебузы! Быстрее!
Я надел пояс, повесил обратно корд, кинжал и топор, и мы поспешили вниз по течению, где нас ждал тот самый домик у пруда, от которого мы ушли, оказывается, совсем не далеко.
В домике нашлось охотничье оружие. Кабаний меч, острое копье с поперечной перекладиной, два арбалета, две аркебузы, мешок болтов, бочонок пороха и ящик пуль.
Альбрехт забил полуторный заряд в самую большую аркебузу и запыжил в нее пулю из обрезка стального прута, залитого свинцом. Похоже, владелец домика не любил оставлять подранков. Арбалеты у рыцаря были такие, что Альбрехт их взвести не осилил, да и я чуть не надорвался, хотя «козья нога», как сказал живописец, представляла собой шедевр инженерной мысли.
Я честно признался, что стрелять из арбалета не умею, и учиться уже не буду, на что Альбрехт удивился и сказал, что уж из этих-то великолепных арбалетов любой человек попадет куда целится, если только у него зрение в порядке и руки не дрожат. Я посмотрел на свои руки и сказал, что после натягивания этой адской баллисты руки будут дрожать хоть у самого Самсона. Альбрехт предложил мне ограничиться заряжанием, а он с Божьей помощью не промажет.
И мы пошли. Взяли оба арбалета, полный колчан болтов, «козью ногу», а все остальное оставили, потому что и так тяжело.
На полпути мы встретили волков.
Надо полагать, волкам очень не нравилось присутствие на их территории носорога. Может быть, его запах оскорблял их деликатный нюх. Может быть, он кому-то из волков на ногу наступил и не извинился.
Будь мы охотники, мы бы заметили волков раньше. Но мы не увидели их до тех пор, пока волки не подумали, что мы только притворяемся, что их не видим, и сами не встали из травы.
Альбрехт выстрелил в самого большого. Да, арбалет был хорош. Болт попал волку в грудь, вошел почти на всю длину вместе с оперением и вмял грудину так, что волка чуть наизнанку не вывернуло.
— Заряжай! — Альбрехт бросил арбалет на землю, выхватил из моих рук второй и выстрелил навскидку в другого волка.
Снова попал. В бок под большим углом. Волка пробило насквозь и сложило пополам.
Зарядить я не успел. Третий волк, непонятно откуда взявшийся, прыгнул на меня. Я подставил ему под зубы «козью ногу», перехватил зверя правой рукой за шкирку и вздернул вверх. Я уже тогда мог поднять одной рукой за шею человека, а волк все-таки легче. Левой рукой я выхватил кинжал и несколько раз воткнул его волку в шею. Кинжал, снятый с французского рыцаря после Грансона, тот самый. Клинок длиннее половины локтя, четыре грани, заточен с обеих сторон, острие, которым можно пробить кирасу. Я его никогда не использовал для мирской работы, сберегал для врагов, а врагов у скромного булочника немного.
Альбрехт уже бросил второй арбалет и отмахивался мечом от двух волков, причем одному располосовал морду до полной неузнаваемости. Я выпустил дохлого волка и правой рукой достал корд. Волки обступили нас полукругом и злобно рычали. Наверное, обсуждали план Б.
— Беда, — сказал Альбрехт, оглядываясь.
Ниже по течению ручья на наш берег выбрался носорог, сверху серый, снизу грязный. Похоже, зрение у него было не очень, потому что он проигнорировал нас с волками и неспешно двинулся объедать вкусный куст.
«Главное, чтобы тебя окружали хорошие люди», — говорила мне бабушка. Я вспоминал эти слова каждый раз, когда попадал в осаду, бросал со стен дерьмо и вместо вкусных булок готовил суп из дохлых лошадей и собак с гнилыми бобами, которыми побрезговали эти лошади. А еще я вспоминал этот день на берегу ручья и думал, что бабушка была немного не права. Когда тебя окружают люди, это уже хорошо, потому что когда тебя окружают волки и носороги, это такое огорчение, что плакать хочется.
— Носорог дурак! — крикнул Альбрехт.
— Ты чего? — удивился я.
— У него слух хороший, он прибежит и разгонит волков, а мы сможем добежать до ручья. Они ничего не сделают нам в воде, — скороговоркой ответил он.
— Носорог косорылая свинья! — крикнул я, не отводя взгляда от волков.
— Носорог толстозадый трус!
— Носорог шлюхин сын!
— Rhinoceros est sordidus spurius infirmos fluxus!
Последнее носорогу особенно не понравилось, он вылез из куста и пошел посмотреть, кто его так нехорошо ругает. Волки зарычали.
Носорог, похоже, узнал нас, злобно фыркнул и перешел на бег. Волки расступились, при этом двое оказались между нами и ручьем. Альбрехт схватил арбалет и бросился к воде. Я рванул за ним, яростно крича и размахивая кордом, чтобы напугать волков.
Один волк действительно испугался, поджал хвост и сбежал с дороги. Второй все-таки прыгнул на меня, целясь в горло и проскочив между кордом и кинжалом. Я повалился на спину, выпустил оружие и схватил волка двумя руками за шею под челюстью. Альбрехт с разбега влетел в ручей выше, чем по колено и обернулся, не увидев меня рядом.
— Берегись! — крикнул Альбрехт.
Я спиной почувствовал дрожь земли и краем глаза увидел наставленный на меня рог. Волк тоже повернул голову, взвизгнул, уперся в меня лапами и попытался вырваться. Я бы его с удовольствием отпустил, но не успел.
Страшный удар рогом пробил волка насквозь, я все-таки не отпустил его, поэтому меня подняло с земли и потащило по грязи. Хорошо, что не отпустил, а то бы лежать мне под ногами у носорога.
Слава Богу, что волк уронил меня у кромки воды. Носорог вбежал в ручей, почувствовал под ногами грязь, из которой он только что с трудом выбрался, и остановился. Я разжал руки, задержал дыхание и упал в воду.
Как я уже говорил, да тут и нарисовано, глаза у носорога посажены низко. Поэтому, если какая-то гадость висит на роге, ему закрывает обзор. Носорог здраво рассудил, что волчья туша на носу ему не нужна, и пошел на берег, чтобы ее обо что-нибудь счистить.
Я вынырнул. Бледный Альбрехт, по-видимому, уже молился за упокой моей души.
— Живой! И не обосрался! — искренне удивился он. — Натягивай быстрее! — и протянул мне арбалет.
Я снял с пояса «козью ногу», зацепил за тетиву и упоры и двинулся к берегу, чтобы взвести арбалет, наступив ногой в стремя, и не замочить тетиву. У кромки воды лежали мои кинжал и корд. Я сунул их обратно в ножны и поставил стремя на более-менее твердое место.
Натянуть тетиву мне не дал носорог. Он счистил тушу волка с рога и вернулся. Я отступил в воду. Он пошел за мной, осторожно переставляя ноги, чтобы опять не провалиться по брюхо. Зловещий рог был нацелен мне в голову.
У меня в руках был бесполезный незаряженный арбалет. И я не придумал ничего лучше, кроме как надеть стремя арбалета на рог, продолжая держаться правой рукой за «козью ногу».
