- Тебя он назовёт котёнком, - сказал он. - Он малышей называет котятами. Вот так положит на колени и будет гладить. И тебе станет радостно-радостно и легко-легко.
- Врёте, врёте все!
Ваня для вида ещё немного посопротивлялся, он быстро отходил.
- Вит, кто такой этот Трим? Почему он хочет, чтобы мы умерли? - спросил он уже спокойно.
Виталик поёжился.
- Это не человек, Ванечка. По крайней мере, не один человек. Триумвират, трое в одном. Когда-то у них были человеческие имена, я уже точно не помню: Маразинкевич, Милофонов и Мизогина, как-то вот так. А потом они срослись и стали как Змей Горыныч, с тремя головами. Они, может, и сами хотят превратиться обратно в добрых, но не могут.
- Что же теперь будет? - жалобно спросил Ваня.
- Без рыцаря уже не обойтись... Чудовищу надо отрубить головы, тогда пленники выйдут на свободу.
- Но почему это с ними так?
- Люди говорят, что у них таракан в головах - один. Общий. Не так, как у нас: не у каждого свой, а один на троих.
- А это, случайно, не Траян, один на троих? Что-то подозрительно похоже, - с суровым лицом сказал Андрей. Глаза его ещё были мокрые. - Мы не обманываем себя. Может, он ушёл к нашим врагам, а мы и не знаем?
Виталик помотал головой:
- Нет, исключено. Траян только на один мозг. Это разные цивилизации. У коричневых коллективный разум, как у муравьёв или пчёл. А у голубых индивидуальный - каждый сам личность. Коричневые слепые, не видят, что война: один умрёт, другой на его место станет, и не заметят. А мы как дети на чужом поле боя. За каждого страшно. Тысячи лет они зверски истребляют наш добрый народ. Может быть, нас всех убьют. Траян говорил, что скоро наступит решающий момент. Точка сингулярности, когда уже не может всё оставаться по-прежнему. - Виталик замолчал. - Но Траян почему-то не едет, - сказал он тихо.
- В далёком тревожном военном году
Под гром батарей у Земли на виду
Стояли со взрослыми рядом
Мальчишки у стен Ленинграда, - внезапно затянул хриплым голосом Артём. Мальчики оживились. Подхватили вразнобой. Виталик пел вместе со всеми.
- И мы никогда не забудем с тобой,
Как вместе со взрослыми приняли бой.
Им было всего лишь тринадцать,
Но были они ленинградцы!..
- Не хочу, не хочу! - Семён отбивался от чёрной воды, врывающейся в глотку. - Я всё равно не утону, у вас ничего не выйдет!
Он открыл глаза, осторожно поднялся, преодолевая боль, сел на кровати. Спал, как всегда, одетый.
- Сейчас поем - и мы снова пойдём туда, - сказал он.
- Ты уверен, что у тебя получится?
- Там будет видно. По крайней мере, у меня теперь есть цель.
- Лучше бы выпил таблетку и дал мне выспаться.
- Не дам, - упрямо сказал Семён. - Сейчас ты мне нужен. Вернёмся, тогда поспишь.
Голос в голове промолчал. Он не возражал, когда Семён уже принял решение. Так было по умолчанию, они и без слов понимали друг друга, потому что уже давно были вместе.
Спустя полчаса Семён сказал:
- Я готов.
Снова было вчерашнее серое утро. Снова он спускался по скользкому проулку к реке. Так же гомонила толпа у парапета. Такая же, как вчера, вуаль пара окутывала реку, делая её похожей на спустившееся с неба облако.
- Куда пошёл, а ну назад быстро! - один из полицейских схватил Семёна за ворот и отшвырнул за ограждение. Ему опять не удалось проскользнуть. - Тебе сколько лет, двадцать пять?
- Двадцать, - чуть не плача ответил Семён.
- Старше выглядишь. Куришь и пьёшь, наверное, много?
- Пью, - сказал Семён. - Лекарства. Да, много.
- Токсикоман, что ли?
- Болею...
- А сам туда же, доходяга! В камере на второй день уделают. Сидел бы уж дома!
Время уходило, голова мальчика всё реже появлялась над водой. Он больше не кричал, но каким-то чудом пока продолжал барахтаться, бился за свою жизнь, теряя сознание от холода.
Семён с ужасом зажмурился. Трудно было оторвать взгляд от колышущейся воды полыньи. Он бы смотрел во все глаза, будь надежда увидеть, как малец выплывет. Но наблюдать за гибелью ребёнка, не имея возможности его спасти, было невыносимо.
- Опять захлебнётся, - простонал Семён, сгибаясь от душевной боли.
- В этот раз спасётся.
Семён опешил:
- Не утонет? Правда? Неужели? Как ты узнал?
- Потерпи несколько минут, - сказал голос. - Поймёшь сам...
- Малыш, держись, я уже иду! - кто-то перепрыгнул с разгона полутораметровую ступень набережной, как будто перелетел, и легко побежал к рябому от ветра окошку в ледяной глади, длинный шарф развевался сзади.
- Стой! - крикнул полицейский. - Кто такой? Сколько лет?
- Трина-адцать! - задорно прокричал бегущий, не оборачиваясь.
В толпе засмеялись и захлопали. Кто-то заулюлюкал в сторону стражей порядка, кто-то показал средний палец! Но полицейские и сами уже хохотали вместе со всеми.
"Где мои тринадцать лет! - Семён широко счастливо улыбнулся, чуть не захлебнулся от радости, и тут же почувствовал, что плачет. - Где. Мои. Тринадцать. Лет... - повторил он, останавливаясь после каждого слова, будто силясь осмыслить неподъёмную тяжесть каждого. - Нет их, и больше не будет. Ни четырнадцать не будет, ни пятнадцать, ни даже семнадцать. Теперь всегда только больше восемнадцати. Я уже никогда не смогу дотронуться до тех, кому нет шестнадцати...".
Он медленно побрёл через сугробы в сторону створа моста у каменных львов. Сел на заметённую снегом скамейку и стал смотреть на опустевшую, начавшую затягиваться льдом полынью. Короткие эмоции прошли, ничего не осталось, только чувство утраченной надежды.
- Товарищ, не подскажешь, какой сегодня день?
Вопрос не застал Семёна врасплох. Он его совсем не тронул.
- Седьмое ноября, вторник...
- Две тысячи семнадцатый год, столетие революции?
- Да.
Щёки мальчика смущённо зарделись, он перекинул шарф через плечо, прикрывая улыбку.
- Точно попал, - удовлетворённо произнёс он и потёр красные от ледяной воды руки. - Холодно у вас тут.
- Да, осень странная в этом году. А вообще, мне любая осень уже не в радость.
- В прошлый раз я заблудился, - улыбнулся мальчик. - Попал в пустыню, в тысяча девятьсот сорок третий год! Мне шесть лет всего было, - оправдываясь, сказал он. - И, знаешь, он плакал, когда я улетал. Очень сильно полюбил меня. Я попросил его поправить мой шарф, а он сразу всё понял... Ты поправишь мне шарф?
- Нет, - ответил Семён. - Я не буду дотрагиваться до тебя.
- Я пришёл к тебе слишком поздно. Понимаю, - уголки губ мальчика скорбно опустились. - А если я попрошу сделать это ради меня?
- Даже ради тебя не сделаю... Я устал от уколов, лекарств, оскорблений, побоев. Я любить больше не могу. Умею только бояться. Боюсь ударов током по голове, от которых такие судороги, что выворачивает суставы и отрываются сухожилия от костей... Я ничего к тебе не чувствую. Даже боли и холода почти не чувствую.
- Негодяи, они же погубили тебя! - воскликнул мальчик в сердцах, и глаза его блеснули бешеной ненавистью. - Впрочем, сегодня вернётся Траян, - сказал он, успокаиваясь.
Семён промолчал. Ему не хотелось говорить.
- Когда мы с тобой увидимся снова, всё будет по-другому, не бойся...
- По-другому никогда не будет... - сказал Семён грустно. - Или ты прибыл из маленькой страны сновидений, о которой мы когда-то пели? Тогда, может быть, звёздный миг в самом деле, придёт? И на крылатой колеснице мы совершим полёт...
- Я из будущего.
- Там у вас, наверное, веселее, чем здесь... - Семён, уже говорил, не открывая застывающих губ.
- Что может быть весёлого, когда в Европе всего двести восемьдесят человек осталось, а во всём мире, включая космические и подводные города - чуть больше тысячи?.. Дети валяются, как грязь, на земле, их никто не подбирает...
Семён уже не видел мальчика. Ему и свет почему-то казался чёрным. Он теперь говорил с голосом.
