Как так вышло, что от «Макс, съебись с глаз моих!» мы докатились до «Макс, ты где, Макс, пошли со мной?» Как я сам докатился от «Стас, выродок, глаза бы мои на тебя не глядели, да чтоб ты сдох в муках!» до «О, Стас, как же я тебя хочу, Стас, о чём ты думаешь?!»

Гляжу, как он наливает себе в пластиковый стаканчик рома – на самое донышко. Всем нам – мне, Игорю, Банни, приехавшему с каникул Вовчику и Танкисту – было под страхом избиения и купания в унитазе запрещено напиваться. Добро дали только Рэю, который, всё равно, в большой игре участия не принимал из-за несобранности и невнимательности.

В первый день после каникул занятий всё равно нет – кто не доехал, кто переутомился в дороге, кто ещё что. И поэтому мы играем тут «по-взрослому». На деньги или «тип-топ». Дорвавшись до халявной «шикарной» выпивки (весьма крепкой) и мешая её с синтетическим «джин-тоником», эти «взрослые» не обращают внимания на совершенно откровенный, циничный мухлёж. Или пытаются мухлевать сами. Дважды едва не вспыхивала драка, но Стас и Таримов разводили её. Таримов хотел отыграться, а Стас решил отложить драку на потом.

Если честно, мне страшновато. Какие-то дурные страсти вырываются тут при виде этих денег и карт. А может, дело не в деньгах и картах? Ноябрь – сложный месяц. Начинается то, что Спирит называет «тёмной половиной года».

Я встал с низенького стула, потянулся и тоже направился к заставленному выпивкой столу. Чуть-чуть… Чтоб убрать это смутное ощущение какой-то беды, которое терзает меня с утра. Парни, по-прежнему, старались не прикасаться ко мне, но протестовать против моего общества не могли – Стас чётко сказал: «Кто с Максом не играет, тот ништяки не пьёт.» Ох, Стас, что ж ты за человек, всё пытаешься сделать по-своему!

То, что я про себя называл «гранд-казино», было традицией интерната, и традицией было приодеваться для игры. Девушки постарались. Без сине-чёрной формы, в джинсиках с заниженной талией и пайеточных кофточках, причёсанные и накрашенные, они были даже ничего. И Люська, вернувшаяся с каникул с новой причёской. И Валерия – высокая крупная брюнетка, на которую Вовчик положил оба глаза. И Мадина – подруга Асланбека (эту я запомнил из-за феерического количества стразов, золота и блёсток, не девушка, а новогодняя ёлка). Банни была в шелковых чёрных брючках и серебристой блузочке. Игорь, в дополнение к форменным брюкам, надел жемчужно-кремовую рубашку в тонкую полоску, которая ему очень шла.

Я тоже решил приодеться. Все шмотки, которые я взял с собой, мне здесь оказались не нужны, но зря я тащил их, что ли? Обтягивающие джинсы с «кожаными» вставками на самых интересных местах я благоразумно не тронул, надел такие стильно-потёртые и приталенную толстовку – обтягивающую, с узорчатым кельтским крестом. Не понимаю, зачем парни носят всякие мешковатые свитера? Уж если есть что показать – так показывай, а я своего тела не стесняюсь. Стройное, жилистое, крепкое. Любители педовок на меня не западают, им подавай узкие плечики и ручки-веточки. «Ну, хорош, – я посмотрел на себя в зеркало, спустившись на первый этаж в гардероб, – хоть сейчас в клуб. Даже то, что волосы короткие… Хм, неплохо. Я так ещё старше кажусь и как-то трагичней. Как Нео. Вернусь домой – подамся в киберготы.» Отошёл от зеркала, пытаясь увидеть себя целиком. Ну, хорош, только глаза подвести. Толстовка стала посвободней, а то впритык сидела.

И отец отметил, что я похудел. Он приезжал, привёз мне кое-что из тёплых вещей. У меня было такое дикое чувство, когда я на него смотрел… Не знаю, как описать. Он совсем не изменился. Всё такой же невысокий, седеющий, упакованный в цивильный дорогой костюм. А я смотрел на него и не узнавал. Как будто он из другой жизни, точнее, из жизни другого меня. Того меня, который любил танцевать, выпендриваться, вести разговоры о смысле жизни, клеить парней и не сожалеть при расставании, читать, слушать музыку и, конечно, свободу, которую дарит паркур. А не того меня – едва не изнасилованного, смеющегося, когда из-под кого-то на моих глазах пинком выбивают стул, гасящего бычки о стену и матерящегося через два-три слова. Не того человека, который способен схватить и протащить по мокрому полу за ногу отчаянно извивающегося парня – это называется «мыть пол».

Почему-то мне было тягостно видеть отца. Беспокойно. Словно я – в зоне карантина, в лепрозории, а он – здоровый. Хорошее сравнение, потому что я, иногда, чувствую себя больным.

«Друг мой, друг мой, я очень и очень болен...»

А скорей всего, у меня депрессия. Из-за неправильного питания, из-за однообразных дней, из-за облачной погоды... Из-за выкрашенных краской до уровня человеческого роста стен. Из-за холода, гнилого ноябрьского холода, которому пофигу на заклеенные окна. Из-за Игоря, который мне не даёт. Из-за Стаса, такого притягательного в своём безумии, из-за этого странного психа, искажающего реальность под себя. Я был рад, когда отец уехал. Не потому, что я полюбил это место – да будь оно проклято, да пусть оно сгорит! Нет. Мне было тяжело, отец – живое напоминание о «той» жизни, к которой он уезжает, а я остаюсь.

«Ну как ты тут, в порядке?» – спросил он.

Нет, папа, я не в порядке. Меня тут ненавидят и презирают. Тут плохо кормят и почти никогда нет горячей воды. Тут очень скучно. Тут есть один парень, который сводит меня с ума, он полный психопат и, возможно, убийца, и как наждачкой изнутри кожи, когда думаю о нём.

«Ничего, пап, нормально...»

Ответ «настоящего пацана», которым меня считает Стас. Потом… Потом, когда закончится эта безумная эпопея в моей жизни, я пожалуюсь. Я пожалуюсь Спириту, я буду плакать, швыряться вещами, я напьюсь вдрызг и буду слушать грустную музыку. Но пока… Пока я должен быть сильным. Я сам это решил. Англия, Макс, помни.

Я выдохнул, когда отец уехал. Стас с интересом рассматривал, как он садится в джип. «Пошли покурим», – сказал он мне и мы пошли. Курили, закрывая сигареты от пронизывающего ветра. Обыденность.

Через два дня каникулы заканчивались и мы устроили это «гранд-казино». Точнее, Стас устроил. Как обычно, Стас сказал – все сделали. И почему никому не приходит в голову с ним спорить? Мне, например.

Так я думал, стоя перед зеркалом в полупустом гардеробе.

– Эй, Макс, ты там? – Стас – собственным отрицательным персонажем – появился между рядами курток. Увидев его отражение в зеркале, я круто обернулся. До этого я видел его только в форменной рубашке, в спортивном костюме или каких-нибудь застиранных футболках. Сейчас на нём была чёрная рубашка из матовой ткани с лёгким глянцевым рисунком. Я смотрел, не отрываясь. Не то, чтоб она ему шла…. К такой внешности, как у него, вообще сложно сказать «идёт». Но… Но выглядел он в ней ещё старше, лет на двадцать, как минимум, и как-то значительней, чем обычно.

А потом я рассмотрел вензель на нагрудном кармашке и принялся ловить отпавшую челюсть. Не зря рубашка показалась мне знакомой, у меня у самого таких несколько.

– Нихрена себе, откуда такой прикид? – я рассматривал, узнавая и пуговицы-заклёпки, и рисунок, и выпуклые швы, и чуть сужающиеся рукава.

– А? Рубашка? – Стас отдёрнул край. – В прошлом году выиграл у физрука. Ничего такая и, главное, мне пока как раз.

– Да уж, ничего… – Стас Комнин в рубашке D&G – странное зрелище. Как-то мимолётно вспомнилось, что физрук знал моего отца, мы с ним вместе покупали эти рубашки, мой отец любит дарить рубашки и галстуки…

– Хорош перед зеркалом вертеться, как девка, – он подошёл вплотную. Толком не начавшийся день превращался в сумерки. Интернат, почти пустой, оживал – каникулы кончились. А здесь, в гардеробе, было пусто, ряды курток отгораживали нас от всех. Если бы…

– Опять ты этим своим одеколоном облился!

– У тебя разрешение спросить забыл! – огрызнулся я. Чего ему моя туалетная вода не нравится? Вот тоже, прицепился в последнее время…

– Чё за фигня? – подойдя совсем близко, он провёл рукой по тонким линиям на толстовке. Ааах, сволочь! Я едва сдержался, чтоб не податься вперёд за его рукой, о господи, я даже через одежду чувствую, какая она горячая…